серовато-зеленые, похожие на лишай участки, тонкие струпья лопнули, выпустив гнилую зеленую жижу, и тут Элистэ пришлось признать, что она заживо разлагается. Так вот откуда исходила столь сладкая для мух вонь! Ее плоть гнила на костях.
И тогда здравый смысл и мужество покинули ее. Она завопила и принялась рваться из ремней и зажимов, но добилась лишь того, что на истонченной коже появились трещины и разрывы, в серовато- коричневые глубины которых жадно устремились мухи.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль? – И тут Бирс Валёр в первый и последний раз нарушил мертвое однообразие допроса: – Ответьте, и все прекратится.
«Нет».
Само время свихнулось в подвалах «Гробницы», ибо только сдвиг во времени мог объяснить быстроту, с какой вызрели отложенные мухами яйца. Им потребовались секунды, чтобы превратиться в личинки, и вот уже целое войско белых мерзких червей закишело в разъеденной гнилью плоти, служившей им одновременно и домом, и пищей. Элистэ словно обрядилась в белый шевелящийся саван.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Трубный глас, и нельзя не ответить. Но как он не понимает, что она не может открыть рот – в горло полезут личинки и мухи, проберутся в самое нутро! Разве ему невдомек, что она этого никогда не допустит? Она и хотела бы ответить, да не способна – как он не видит?!
«Не видит, потому что знает – все это наваждение, созданное Пыточницей, которой он управляет».
И тут недавно обретенный опыт пришел Элистэ на помощь. Долгие часы общения с дядюшкой Кинцем и напряженные упражнения неожиданно даровали ей силы. Она признала наваждение, однако ее сознание, одурманенное ужасом и тошнотворным омерзением, не сумело его развеять. Она не смогла даже собраться с мыслями и настроиться. Попыталась – но ничего не вышло.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
«Нет».
Она хранила молчание. Пока еще это ей удавалось.
Пыточница, призванная сломить и подчинить волю жертвы, вероятно, почувствовала сопротивление и сменила наваждение.
Элистэ ощутила неимоверную боль во всем теле, словно кто-то выкручивал ей суставы и дробил кости. Ее кости. Они начали пронзительно вибрировать, точно хрусталь в ответ на верхние ноты сопрано. Невозможно. Нереально. Однако она ощущала самую настоящую боль и ужас. Кости дрожали от вибрации, хрустели, отделяясь одна от другой; ее скелет распадался, и не только в сочленениях. Послышался треск – так ломается высохший сук, – и Элистэ закричала. Лучевая кость ее правой руки высвободилась резким рывком, пробила белую пастозную ткань и вышла наружу, вспоров гниющую кожу. Фонтаном хлынула темная кровь, посыпались обрывки разложившейся плоти и личинки. А вонь, вонь…
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
«Нет. Это всего лишь наваждение».
Наваждение?! Для Элистэ оно становилось реальностью – по мере того как кости расщеплялись одна за другой, их длинные зазубренные края ножами рассекали мышцы на руках и ногах, обломки ребер проваливались вниз, впивались во внутренности. И кровь, и вонь, и гудение мушиных полчищ…
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
«НЕТ!»
Она попыталась вспомнить, чему ее учил дядюшка Кинц, попыталась преодолеть наваждение – но куда там! Охваченное слепым ужасом, сознание отказывалось повиноваться.
Пыточница щелкнула с металлическим звоном – наваждение вновь изменилось.
Правая рука вскинулась и задергалась под ремнями. Элистэ была ни при чем – рука действовала сама по себе, словно наделенная самостоятельной жизнью. Она не удержалась и глянула: треснувшая плечевая кость повернулась и выдралась из сустава. Последний рывок – и сухожилия с остатками соединительной ткани лопнули. Отделившаяся от тела кость медленно выпросталась из ошметков плеча. Она все еще выглядела обычной человеческой костью – белой, с обрывками сухожилий и связок. Но вот трещины на кости непонятным образом затянулись, она обрела змеиную гибкость, а глубокая выемка в ее нижней части превратилась в пасть, полную больших и острых, как у крысы, зубов.
Кость медленно двинулась вверх по телу Элистэ, пугая мух, которые взлетали черными облаками. Проползла по животу, по груди, задержалась у горла, видимо, заинтересованная биением сонной артерии. Затем вскарабкалась на лицо; хотя оно было укрыто железным забралом, Элистэ почему-то ощущала вес и трение твердой и в то же время на удивление гибкой твари, что проползла по губам, по носу, по веку и взобралась на лоб. Там она остановилась, раскинувшись поперек лица во всю свою длину, замерла – и через миг острые крысиные зубы впились в голову Элистэ.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Почему она не умерла или хотя бы не потеряла сознание? Как мало осталось в ней мужества – на каплю, не больше.
По скальпу заструились теплые ручейки крови, затем зубы заскребли о кость. Хлюпающее чавканье уступило место громкому хрусту, с каким мыши грызут деревянные стены.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Сознание ответило слабой вспышкой неприятия – только острым желанием поскорее со всем покончить и тупым, однако стойким пониманием обманной природы происходящего.
Хруст прекратился. Череп был вскрыт, и началось поедание того нежного серого вещества, которое укрывала в себе черепная коробка; вместе с мозгом угасали разум и самосознание. Боли она не чувствовала, все тело онемело. Великая благодать, и все же любые муки были бы лучше этого смертного оцепенения.
Но потеря восприимчивости оказалась всего лишь первой ступенью. Сознание Элистэ помутилось. Все от
