нее уплывало – мысли, воля, память и даже страх. То, что составляло ее неповторимую личность, съедалось в самом прямом смысле слова. Ей грозило бездумное, растительное существование – и страшнее пытки для нее нельзя было измыслить. Она превратится в животное, если не хуже. И в таком виде ей позволят жить долгие годы.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
«В доме номер сто шесть, тупик Слепого Кармана в Крысином квартале». Это, к несчастью, крепко засело у нее в голове. Чудовище, пожиравшее ее разум и воспоминания, почему-то не стерло в памяти этот адрес. У нее еще осталась возможность выдать дядюшку Кинца. Что-то в ней надломилось, и Элистэ поняла – так и будет. Она перестала сопротивляться, утратила последние остатки чести и верности – их изничтожили, вернее, сожрали. Две-три минуты она еще продержится – и все. Она его выдаст, и даже память о бабушке не сможет этому помешать. Да, в сущности, она уже предала дядюшку Кинца, хотя роковые слова еще не сорвались с ее губ.
Чудовищность этого понимания, как ни странно, оказалась сильнее всех ухищрений Пыточницы. Неописуемый ужас сковал Элистэ уста – или привел в себя; она и сама не сказала бы, что именно, но это не имело значения. Элистэ поняла одно – на миг, быть может, последний, решающий, к ней вернулось сознание.
Она собралась с мыслями, вспомнила, чему ее учил Кинц. Даже самое сильное наваждение не способно противостоять полному неприятию. Натренированный взор просматривает действительность за обманной завесой. Она может направить на это всю силу своего ожесточения – вспомнить бы только, как это делается. И тут она вспомнила. Заставила себя вспомнить.
Обуревающий ее ужас, вся ее ненависть, все отчаяние слились воедино и взорвались, как бочка с порохом. Перед глазами Элистэ словно вспыхнуло ревущее сине-белое пламя, и все ее существо отозвалось мучительным воплем. В тот же миг наваждение со всеми его жуткими подробностями истаяло, развеялось, как дым. Пыточница испустила жалобный визг, зажимы бессильно разомкнулись.
Элистэ обнаружила, что лежит одетая на скользкой кожаной кушетке, а все ее тело покрылось холодным потом. Голова у нее раскалывалась, она чувствовала слабость и дурноту, но, помимо этого, кажется, не претерпела никакого ущерба. Впрочем, удостовериться в этом было невозможно – железное забрало по-прежнему закрывало глаза. С минуту она пролежала в полной прострации, не в силах и пальцем пошевелить, без единой мысли в пустой голове. Когда Бирс Валёр, чей узкий лобик собрался в недоуменные морщины, развязал ремни и рывком поднял ее на ноги, виски Элистэ пронзила безумная боль, пол медленно уплыл из-под ног – и она потеряла сознание.
И вот она вновь очутилась в своей крохотной слепой камере. Сколько времени она тут провалялась, сказать было трудно. Но день уже наступил, о чем свидетельствовал скудный серый свет, сочащийся сквозь решетку. В узкое отверстие под дверью был просунут поднос с тарелкой жидкой овсянки и кружкой воды. Есть ей не хотелось, но в горле и во рту пересохло. Заставив себя подняться, Элистэ добрела до двери, опустилась на колени и разом осушила кружку, не подумав о том, что воды могут не принести до самого вечера. Потом вернулась к койке, легла и закрыла глаза. Полумрак уступил место тьме, и сознание ее тоже окуталось тьмою.
Она проснулась все в том же полумраке, но молодость и здоровье взяли свое – апатия прошла, она снова могла думать и чувствовать. Ее терзали холод, безнадежность и воспаленное любопытство. В том, какая доля ей уготована, сомневаться не приходилось, и Элистэ гнала от себя эти мысли. Но что стало с дядюшкой Кинцем? С Флозиной Валёр? Кинц, несомненно, исчез из садов Авиллака, но остался ли он на воле? Прошли часы, а ее так и не отвели на повторный допрос. Если вожделенная жертва ускользнула от Народного Авангарда, разве палачи не подвергли бы ее новой пытке? При воспоминании о камере пыток у нее кровь стыла в жилах, но одновременно Элистэ испытывала строптивую гордость. Она одолела полу- Чувствительницу, наверняка самую жуткую Пыточницу во всей «Гробнице». Если ей снова придется иметь дело с этой машиной, она снова ее одолеет, к тому же увереннее и быстрее, чем в первый раз, потому что теперь осознала свою силу. Эта пытка была для нее самой страшной, и она поняла, что бояться уже нечего – им не заставить ее выдать дядюшку.
Возможно, Бирс Валёр и его подручные тоже это почувствовали. Оттого-то ее, вероятно, и оставили в покое. Никто за ней не пришел, допрос не возобновился. Миновало два дня; одиночество Элистэ нарушали лишь приходы надзирателя – прыщавого одутловатого деревенского парня лет двадцати, от которого она не услышала ни единого слова.
Однако на третий день ее заточения случилось нечто невероятное.
Элистэ неподвижно лежала на койке с открытыми глазами. Она вспоминала тупик Слепого Кармана, Дрефа сын-Цино и могла часами предаваться подобным мыслям. Но в тот день слабый стук и шепот вывели ее из забытья. Приподнявшись на локте, она повернулась к двери и заметила за решеткой бледное лицо – отнюдь не тюремщика.
Посетитель? В «Гробнице»? Элистэ мгновенно очутилась у двери. Сквозь железные прутья она разглядела круглые щеки и подбородок, вздернутый носик и густые каштановые локоны. Лицо девушки, совсем юной, казалось знакомым. В проклятом тюремном полумраке легко было и ошибиться, однако…
При первых же словах посетительницы догадка превратилась в уверенность.
– Ну и ну, кузина, вот уж не думала тебя здесь встретить. О Чары, какая гнусная дыра!
– Аврелия!
– Ш-ш-ш, не называй меня этим именем. Тут я зовусь собраткой Нинеттой.
– Собраткой?
– Правда, вульгарно? Но как не считаться с духом времени! По-другому не проживешь, или я не права?
– Но… что ты… почему?.. Сколько месяцев прошло с тех… Прости, я ничего не понимаю.
– Да, видок у тебя совсем обалдевший! Но тут никакой тайны, кузина. Просто я здорово словчила, вот и все. Я обманула наших врагов, обвела их вокруг пальца, как последних идиотов. Впрочем, это было легко, они такие тупые!
– Так что же ты сделала?
– Поменяла личину! Понимаешь, когда нас схватили – о Чары, ну и жуткая была ночка! – у твоей горничной хватило дерзости и смекалки выдать себя за тебя…
«О, моя бедная храбрая Кэрт».
