противились, человечек этот слухал меня на полном сурьезе с год, не менее. Да только оказия в этом вышла вот какая… Заноровился он, как и мы, Магом Смертным сделаться, и все указы мои исполнял в великой точности, да только и погубила его ретивость эта. Беды ваши многие, Дмитрич, от того выходят, что вещей неизмеримое количество понимать вы стремитесь с позиций — «черное иль белое» — и не иначе. Смотри, как выходит: если здоровье человек имеет крепкое, то силу большую он через хворь обретет. Есть и слово научное по поводу этому, не помню… Коли схворнул один раз, то потом уже и не заболеет ни в жизнь…
Следователь: — Иммунитет!
Стоменов: — Ну пускай и мунитет твой, спорить не стану. Но коли шибко нездоров ты будешь, то где Силу-то искать будешь, ась?
Следователь: — В здоровье получается?
Стоменов: — А где ж еще? Сила всегда там, где тебя нет, то бишь в противоположности твоей. Она, Сила энта, всегда ускользает от тебя, Сергей Дмитрич, и это надобно всегда помнить. Когда книги я разные читать удумал — ну, право слово, смех один: чего-то там поделай, да и магом огромадным станешь… Так не бывает, и ты это крепко попомни: куда бы ты ни встал — в том, что напротив тебя, всегда Сила большей будет, но как только ты противоположность пользовать начал — тады то, чем ты был и где стоял, усиление поимеет. Оттого и выходит, что путь единственный и непримиримый всегда слаб есть. Тот человечек, с которым я разговор имел, так этого и не уразумел. Силу он поимел, да только новым добрым Богом мнить себя стал, добро свое чинить настойчиво, да и вскорости злом уделался, если понятиями вашими изъяснение давать. Уделался — да так и остался, ну а исход здесь ясный имеется — погиб человечишко этот, так как дела ерепенился великие провертеть, а Силу свою порастерял вконец… Если, Сергей Дмитрич, казнь для людишек чинишь во блага великие государственные, то попомни — на казненных трех одного помиловать надобно пренепременно, а опосля — всем следующим трем преступникам милость дать и отпущение. Вот так Сила может быть большая государственная. Я это тебе открыто глаголю, но смутно, догадкою, это и так действие имеет: возьми времена послереволюционные — то, значит, террор красный, людишек толпами огромными в царство небесное отсылают, а то крестьянству да люду разному послабление большое идет. Иль то людев заарестовывают в еще больших количествах, а то амнистии всякие объявляют враз — все от того будет, что догадка есть о законах этих Силы Великой, да только пользование имеет случайное, догадочное, а оттого и выходит, что дело, плодным быть могущее, пустым выходит…
И вот еще что скажу, Сергей Дмитрич. Если ты в люду обычным просто более сильным стать хочешь, то пользуй средства, которые для целей твоих в оппозиции будут. Ну а если ты Силу великую заиметь желание имеешь — то своею оппозицией стань на какое-то время.
Слушай, Дмитрич, баечку одну — она еще не совершилась, но совершится через некоторое время. Я тебе ее поведаю, а ты… Ну, твое дело будет… Объявится в России лекарь один очень толковый. Он деток лечить будет, и так дельно, как никто до него этого не делал. Да вот только случится с лекарем этим странность одна: потянет его этих самых деток убивать иногда. Сотням детишек хворь уберет, а одного сгубит потихоньку. Тянуть его к этому будет тягою непостижимой. Потом этого лекаря изловят и казнь ему сделают через расстрел.
Лекарь этот догадку свою смутную выскажет — да только не прислушаются к нему, а он примерное людям скажет, что я тебе говорю. Сила могучая в противоположности скрыта, и он эту Силу обрел случайно… Знаю, знаю, Сергей Дмитрич, не уложить тебе этого в головушке своей, да и другим объяснение дать не сможешь. Но только вокруг оглядку сделай, к вещам многим присмотрись внимательно — и уразумеешь, что моя правда будет. Возьми хотя бы немца — вишь, какой миролюбивый стал, живет сыто, ни на кого зла не держит. Много ли толку будет, если удумает он реванш взять? Так я тебе скажу точно — никакого проку, а одна погибель и досада. Немец это чует, потому и миролюб такой сделался, противоположность свою обрел. Ну а век этот выйдет весь — гляди да меня вспоминай, опять немец зашевелится, ретивым сделается. Потому как хватит, Сила прошлая слабить начинает…
Вит Ценев
Противоположность — не противоположность, не знаю, прав Кривошеев или не прав, да только насчет немцев он не обманул. На дворе десятилетиями было холодно, была «холодная война», и мы все это время жили в неявном страхе, что когда-то война начнется, когда-то империалисты ее развяжут… Но на дворе 1996 год, когда я пишу эти строки, немец действительно сыт и миролюбив, имперских планов не вынашивает, и приходится признать, что это объективный факт. Кривошеев сказал, что еще до двухтысячного года постепенно начнется обратный процесс, но до этого еще четыре — шесть лет, не меньше…
А вот что за врача он подразумевал — я так и не узнал. Наверное, не было такого…
Двенадцатый день допроса, 6 августа 1978 года
Стоменов: — Самым занятным, Сергей Дмитрич, то будет, что Магом Силы Смертной чаще всего люди сами по себе становятся. Я этим не то имею в виду, что Магов этих рыщет по планете неисчислимые тысячи, нет, нас мало, может, пятьдесят будет на землях всех, а может, и того меньше… А то имею, что науку эту преподаем мы исключительно редко. Вот я один разик попробовал, да только не вышло у меня, Никола одному науку полную дал, да еще одна, Никитовская Дарья, мужика одного в разумение привела великое… А так — семя Кривошеевское по миру ход имеет, вот иногда к третьему колену плод ладный и делается. Никакой науки от нас он не ведает, а просто жизня его так укладывается, что приходит он к нам вольно или невольно. С ним, пока он еще хранителей не ведает, все равно они незримо рядом будут, от смерти его сохраняют и от калекства — но ни от чего более. Муки у него будут душевные и физические — пускай, трудности всякие и удерж разный — хорошо, потому как через это он к нам и прийти сможет. Мы этого нарочно не делаем, а так — само как-то все устраивается, как надо… Если не сдюжил такой из роду нашего, руки на себя наложить вздумал — то хранитель его никогда не остановит, потому как: чему быть — тому и быть. Был и другой еще, Кириллом звали, семя земель Алтайских, — да только не сдюжил он на году двадцать четвертом, ума лишился напрочь, как первый ваш докучник, который со мной калякал…
Следователь: — Суровые вы люди будете…
Стоменов: — Это если по-людски, по-обычному кумекать, то, может, и суровость есть, да только по нашим понятиям нету здеся никакого, о котором толкуете вы так много. Природности нашей земной — хоть Кирилл ентот в дом душевный попал, хоть муха на взгорке бзднула — никаких трагедиев не будет. Думаешь, слезу кто-то по нему пустил? Пустое все это… Родители его — те, конечно, убивались шибко, а нашему роду Кривошеевскому да Никитовскому — прок один, и ничего иного, потому как род крепок быть должон и слабости внутренней в себе не иметь…
Следователь (перебивая): — Стоп! Стоп! Секундочку, Андрей Николаевич! Это что выходит — если я ребенку своему кровь дал, чтобы его жизнь спасти, — я что, род свой ослабил?..
Стоменов: — Ты, Дмитрич, холм с горой не путай… Какой у вас род-то? Потеха одна… Семью царскую или больно знатную уразумей — нешто род силен их, если семя они друг дружке
