фракийский берег часть своего войска и нашел здесь вполне подготовленную почву, т. к. обаяние его имени приготовило ему между славянским населением Балканского полуострова много приверженцев13. Царь Михаил находился в отчаянном положении и не был в состоянии оказать Фоме сопротивления. В Константинополе успели только снабдить царские суда греческим огнем и запереть железной цепью вход в Золотой Рог, как у города появился неприятельский флот, и началась тесная осада окруженного с моря и с суши города. Это происходило осенью 821 г. Неприятельский флот прорвал заграждавшую вход в Золотой Рог цепь и поднялся к нынешнему Эюбу, где произошло соединение морского и сухопутного войска. Можно полагать, что в декабре 821 г. началась правильная осада Константинополя.
Михаил II имел в своем распоряжении обыкновенный гарнизон столицы и гвардейские полки. Кроме того, верные ему стратиги фем Армениак и Опсикий, Ольбиан и Катакила успели доставить в Константинополь значительные подкрепления из Малой Азии и несколько поднять дух столичного населения Скоро обнаружилось, что надежды самозванца на сдачу города были обманчивы. Осаждавшее войско расположилось в местности Космидий, где был загородный монастырь Косьмы и Дамиана за стенами города, построенный в V в. патрикием Павлином. Весь Босфор находился в руках неприятельских отрядов, которые проникали до берегов Черного моря. Осадный инструмент и стенобитные машины были у Фомы в достаточном количестве, и он надеялся взять город со стороны храма Влахернской Богоматери. С своей стороны царь Михаил сосредоточил защиту на этой части стен, утвердив свое знамя на крыше Влахернской церкви. В городе сознавали страшную опасность, как во время аваро-славянского или арабского нашествий, и обратились к усердной молитве о заступничестве «непобедимого воеводы», который не раз помогал городу в трудные минуты. Весьма любопытно читать, что иконоборческий по своим настроениям император «приказал своему сыну Феофилу взять победоносное древо Креста и честную одежду Богоматери и обойти стены города со священным клиром и гражданами и молиться о божественной помощи» 14. Крепкие стены города и наступивший холод поставили Фому в весьма затруднительное положение, осадные работы не достигали цели, флот же не мог действовать по причине противного ветра. С наступлением весны 822 г. Фома вновь приступил к осаде города. Но тогда уже среди собранных им людей не было более твердой надежды на успех, часть войска начала колебаться. И когда Михаил решился сделать вылазку, то одержал перевес над самозванцем; в то же время и флот неприятельский частию перешел на сторону императора, частию сделался негодным для войны вследствие действия греческого огня. Дальнейшие дела под Константинополем шли скорей в пользу императора, чем повстанца. Большим выигрышем для Михаила было то, что теперь с ним опытные вожди, прибывшие из Малой Азии, Ольбиан и Катакила, которые не уступали Фоме в военном искусстве. Во всю зиму 821/22 г. столица была под страхом со стороны осаждавшего ее неприятельского войска, как об этом сказано в письме царя к Людовику.
Восстание Фомы не получило гибельного для Михаила результата лишь вследствие того, что в это дело вмешался болгарский вождь Мортагон. Об этом вмешательстве совсем умалчивает царь Михаил в своем письме, византийская же летопись сообщает противоречивые показания. Георгий Амартол говорит, что Михаил просил у болгар помощи против Фомы, и когда последний узнал об этом, то поспешил им навстречу, нанес им поражение и с значительно ослабленными силами должен был потом защищаться против царских войск, которые действовали в соглашении с болгарами. Генесий, свидетельство которого в других отношениях отличается фактическою достоверностью, в настоящем случае передает несколько подозрительную версию, будто Мортагон, услыхав о событиях в Византийской империи, сам предложил царю Михаилу симмахию, но что этот отказался от союза, и тогда Мортагон вторгся в имперские области и нанес поражение Фоме. Версия невероятная уже потому, что при том положении дела, какое рисует Генесий, Фома и Мортагон были бы союзники, а не враги: при общности интересов они должны были бы совместно действовать против столицы и, без сомнения, взяли бы ее, если бы и на этот раз Византия не нашла средств разъединить интересы врагов.
Как Генесей, так и Михаил находили оскорбительным для национального самолюбия объяснять победу над Фомой союзом с болгарами, а между тем Византия действительно состояла в союзе с Болгарией- отсюда умолчания и неверности относительно этого эпизода как у Генесия, так и у продолжателя Феофана, во многом сходного с ним. Ясно, что силы Фомы благовременно были отвлечены от столицы, и что Михаил воспользовался этим моментом, дабы собрать войско и двинуться на него из столицы. Ослабленный делами с болгарами, Фома заперся в одной крепости, а царь стал осаждать его, употребляя выражение продолжателя Феофана, не машинами и другими орудиями, дабы не выдать тем, которые населяют Скифию, тайны византийского военного искусства, но голодом и лишением жизненных средств.
Неудачи должны были ослабить средства самозванца. После первых неблагоприятных для него военных дел он потерял доверие окружающих и должен был заботиться не о расширении своих операций, а, напротив, о постепенном отступлении. С остатками сил он заперся на берегу Мраморного моря в местности Диавас, откуда посылал разъезды в окрестности с целью грабежа. Но когда византийские вожди Ольбиан и Катакила выступили против него с достаточной силой, то окружающие Фому сподвижники его, утомленные продолжительным и безнадежным сопротивлением царским войскам, решились покинуть Фому и предаться на сторону Михаила. Последний акт драмы разыгрался в Аркадиополе, ныне Люле-Бургас, куда укрылся Фома с несколькими из преданных ему людей; здесь он в течение 5 месяцев еще держался против царского войска. Но голод и лишения вооружили против него население города и его гарнизон, так что в середине октября 823 г. Фома был схвачен и выдан царю Михаилу. Торжествующий победитель хотел было узнать от Фомы, не назовет ли он кого из преданных ему людей между приближенными к царю. Он мог бы, говорит наш историк, назвать многих, если бы «некто Иоанн Эксавулий не заметил, что было бы нелепо давать веру изветам врагов против друзей. И этим словом он спас многих несчастных граждан и друзей Фомы от казни»16. Это признание очень важно в том отношении, что обнаруживает множество тайных приверженцев Фомы в столице и среди приближенных царя.
Нет сомнения, мы недостаточно оценили бы причины популярности Фомы, если ограничились бы теми фактами, которые отмечены летописью. В летописи до некоторой степени выяснены мотивы успеха Фомы, лежавшие в его славянском происхождении, и это уже весьма важное обстоятельство, которым нельзя пренебрегать в истории Византии. Но еще любопытнее, что успех движения Фомы лежит в том, что он является орудием православной партии, задумавшей реагировать против иконоборческого правительства. Религиозный мотив, слегка намеченный в письме к Людовику, служил объяснением, почему Михаил решился изложить возмущение Фомы в письме к папе, которое трактует о церковной политике вообще.
В литературной традиции о возмущении. Фомы обращает на себя внимание отношение летописцев к этому самозванцу. Все сохранившиеся сведения исходят от писателей православной партии, и всеми писателями руководит одно и то же чувство по отношению к самозванцу. На это обратил внимание Гирш в своих «Византийских этюдах». «Замечательна, — говорит он, — страстность, с которой составитель летописи высказывается против Фомы; принимая во внимание, что царь Михаил был враг иконопочитания и к тому же узурпатор, нельзя понять, почему православный писатель так беспощадно бичует противника его»17. Едва ли, впрочем, уместны здесь какие бы то ни было недоразумения. Наши сведения о возмущении Фомы дошли до нас в редакции X в. Представителям торжествующего православия неудобно было особенно останавливаться на том обстоятельстве, что самозванец Фома пытался поднять знамя православия против иконоборцев, как не находили они удобным в X в. ссылаться на попытки православных найти помощь в Риме у папы.
Очень определенные указания на религиозный мотив в движении Фомы находим в жизнеописании Феодора Студита18. Жизнеописатель сообщает, что Феодор Студит около того времени жил в монастыре Кресцентия на Востоке. Когда же тирания Фомы захватила Азию, вышло царское повеление, приказывающее ему и патриарху Никифору возвратиться в Константинополь. «Не ради сожаления к ним сделано это распоряжение, а из боязни, чтобы православные не присоединились к партии Фомы, ибо ходила молва, что он принимает святые иконы и поклоняется им».
Приведенное место не оставляет более сомнения, что успех возмущения Фомы столько же зависел от социальных мотивов, возбуждая надежды на более благоприятное экономическое положение, сколько от религиозных, т. к. Фома являлся выразителем протеста против иконоборческого направления. С этой точки зрения сам по себе незначительный эпизод вмешательства болгарского князя во внутреннюю смуту Византии приобретает большой исторический интерес, ибо Мортагон своим вмешательством еще на 20 лет поддержал иконоборческую партию и нанес сильное поражение инородческим элементам империи,
