Во дворе метались охваченные паникой люди, кричали, падали, ползли и умирали под непрерывным огнем.
Две пули ударили Ханну в грудь, швырнули на стол, и вокруг нее разлетелись, разбиваясь, стаканы и бутылки. Яркая кровь ударила из ран, окрасив белоснежное свадебное платье.
Террорист, стоявший в центре, расстрелял все патроны, отбросил автомат и быстро схватил с подноса две гранаты. Он бросил их в толпу; оглушительно прозвучал двойной взрыв, взметнулись два столба пламени, засвистели осколки. Женские крики стали такими же оглушительными, как выстрелы, а террорист снова наклонился и достал очередные гранаты.
Все это заняло лишь несколько секунд, но за эти мгновения праздник превратился в бойню.
Дэвид покинул свое убежище на каменных ступенях, быстро перекатился по плитам к лежащему 'узи' и, держа его, привстал на колени. Многочасовые тренировки сделали его движения почти автоматическими.
Раненый террорист увидел его и повернулся, пошатываясь, с трудом отталкиваясь от стены. Одна рука его была перебита и безжизненно свисала в разорванном окровавленном рукаве куртки, но другой он поднял автомат и прицелился в Дэвида.
Дэвид выстрелил первым. Пули выбили облачка штукатурки из стены за арабом, и Дэвид поправил прицел. На этот раз пули отбросили араба назад, пригвоздили к стене, его тело подпрыгнуло, задрожало и задергалось. Он скользнул вниз, оставляя на белой стене ярко-алую полосу крови.
Дэвид повернул автомат в сторону араба у кухонной двери. Тот готовился бросить следующую гранату, занеся правую руку; в левой он тоже держал смертоносный стальной шар. Он что-то кричал, дерзко, с торжеством, и его голос был отчетливо слышен сквозь крики жертв.
Но бросить гранату он не успел: Дэвид дал по нему очередь. Десяток пуль разворотили арабу грудь и живот. Араб уронил обе гранаты к своим ногам и согнулся, прижимая руки к изуродованному телу, стараясь перекрыть ладонями поток крови и уходящей с ней жизни.
Гранаты взорвались почти сразу, окутав умирающего облаком огня и разорвав в клочья. Тот же взрыв поразил и третьего убийцу в конце террасы, и Дэвид вскочил и побежал по ступеням.
Третий, последний, араб был смертельно ранен, осколки гранаты искромсали ему голову и грудь, но он, еще живой, дергался, пытаясь дотянуться до автомата, лежавшего рядом в луже его крови.
Дэвида охватил страшный гнев. Он услышал собственный дикий крик, прижался к верхней площадке лестницы и прицелился в умирающего араба.
Тот все-таки дотянулся до автомата и теперь поднимал его с мрачной сосредоточенностью пьяного. Дэвид выстрелил, пуля попала в террориста, не произведя никакого видимого эффекта, и тут патроны в 'узи' Дэвида кончились, курок щелкнул вхолостую.
На террасе, слишком далеко, чтобы добраться одним прыжком, араб, с лицом, залитым потом и кровью, дрожащими руками пытался нацелить оружие. Он быстро умирал – в нем догорали последние искры жизни, – но использовал все остающиеся силы.
Дэвид застыл. Он стоял с бесполезным автоматом в руках, и темный ствол оружия араба нашел его. Дэвид видел, как сузились глаза террориста, как на лице его появилась убийственная мрачная улыбка, когда он поймал в прицел противника. Палец араба напрягся на курке.
На таком расстоянии пули ударят по нему, как струя из брандспойта. Дэвид ожил, собираясь упасть на ступени и понимая, что опоздает. Через мгновение араб выстрелит... и в этот миг сбоку от Дэвида щелкнул пистолетный выстрел.
Тяжелая пуля срезала арабу половину головы. Террориста отбросило к стене, содержимое его черепа расплескалось по ее белой чистой поверхности, и в предсмертной агонии араб разрядил автомат в виноградные лозы.
Дэвид ошеломленно повернулся и увидел рядом с собой Брига с пистолетом мертвого охранника в руках. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, затем Бриг прошел мимо него и наклонился к телам двух других арабов. И каждому прострелил голову.
Дэвид отвернулся и выпустил из рук 'узи'. По лестнице спустился в сад.
По одному и грудами лежали мертвые и раненые, жалкие останки людей. Негромкие крики и стоны раненых, горький плач ребенка, голос матери – эти звуки были ужаснее боевых выкриков и стрельбы.
Весь сад был залит кровью. Пятна и полосы на белых стенах, лужи и ручейки на вымощенной площадке, из трупа музыканта, свесившегося за край оркестровой площадки, капала на землю и уходила в нее, образовав темное пятно, кровь. Тошнотворный сладковатый запах смешивался с пряными ароматами пищи и пролитого вина, с мучным привкусом известковой пыли и горьким запахом горящей взрывчатки.
Облака дыма и пыли, затянувшие сад, не могли скрыть страшную картину бойни. Пули сорвали кору со стволов олив, обнажив белую влажную древесину. Уцелевшие, раненые и ошеломленные, ползли по осколкам стекла и посуды. Они бранились и молились, что-то шептали, стонали, звали на помощь.
Дэвид, словно повинуясь чужой воле, спустился с лестницы; его мышцы онемели, тело утратило чувствительность, только кончики пальцев покалывало.
Внизу, у одной из изуродованных олив, стоял Джо. Стоял, как колосс, расставив мощные ноги, запрокинув голову и обратив лицо к небу; глаза его были закрыты, рот перекошен в молчаливом крике боли. На руках он держал тело Ханны.
Свадебная накидка упала с ее головы, густая копна медных волос падала почти до земли. Ноги и одна рука безжизненно свисали. Золотые веснушки ярко выделялись на мертвенно-бледном лице, на белоснежном свадебном платье, как лепестки пуансеттии, цвели кровавые раны.
Дэвид отвел взгляд. Он не мог видеть боли Джо и медленно пошел по саду, страшась того, что мог обнаружить.
– Дебра! – Он хотел позвать громко, но издал только хриплый стон. Его ноги скользнули по луже густой темной крови, он переступил через тело женщины в ярком цветастом платье, лежавшей лицом вниз, широко раскинув руки. Он не узнал в ней мать Дебры.
– Дебра! – Он старался идти быстрее, но ноги не повиновались ему. И тут он увидел ее, в углу стены,
