Баши-Ачук

твоему царству!»

Прочитав это письмо, Теймураз поник головой и тяжко задумался. Наконец, он очнулся как бы от толчка, выпрямился и вскрикнул;

— Нет, нет! Довольно… Тут порукой верности — пророк, [11] там — крест и евангелие! Покориться ему, не внять парю, значит изменить своей вере! Надо решать бесповоротно… Будь что будет! Но ведь маленькая Кахети — часть великой Грузии, а Грузия досталась в удел богородице, и матерь божья не покинет свой удел на произвол судьбы! Грешно сомневаться! Недостойно христианской страны сносить безропотно гордыню неверных: преходящие бедствия, временные испытания не властны сломить сердце верующего! Испытания только закаляют человека. Разве господь бог не вверг избранный им израильский народ в рабство Египту? И он же вывел его в землю обетованную и возвел на царский престол Давида, предка моего. Царство его пребывало бы и поныне нерушимым, если б они признали Христа сыном божиим и не отступились от него. Прочь, прочь сомнения! Верую и исповедую, что будущее принадлежит христианству! Сегодня же соберу совет, чтоб послать и царю и шаху достойный ответ, о господи, во имя твое! Не остави нас! — Теймураз устремил взгляд на икону и перекрестился.

В тот же день совет, — никто почти не возражал, — решил порвать союз с Персией и примкнуть к северу.

Глава пятая

Шах Аббас впал в ярость, вторгся в Кахети и предал ее огню и мечу; он обратил в развалины города и крепости, опустошил и разорил селения, разрушил и осквернил церкви. Погибли все, кто не успел бежать в горы. И не было никому пощады, и потоками лилась кровь. Бедствия, постигшие Грузию, превзошли все, что пришлось пережить стране даже во времена Тимур Ленга…

Свирепый шах угнал в Персию десятки тысяч грузин, а вместо них переселил в Кахети туркменские кочевые племена; их станы тянулись по обоим берегам Алазани.

Весь мусульманский мир поздравлял «иранского льва» с победой, но сам «лев», шах Аббас, не знал покоя. «Такая победа не лучше поражения! — думал он. — Вот когда я почувствовал свое бессилие. Против одного грузина я бросал десять своих воинов, против десяти — сотню, и все-таки не мог их одолеть! Лучшие мои силы истаяли, завоевывая Кахети, а ведь она лишь малая часть Грузии! Как же мне захватить всю страну? А если я не покорю — потеряю и Персию. Грузия — путь и мост между Востоком и Западом, срединные ворота между ними. И если я не захвачу эту маленькую страну, как будет существовать без нее мое великое царство? Как ни велика крепость, но если она лишена защиты, она раньше или позже падет и будет разрушена! Нет, Грузия — тот «камень счастья», [12]  которым должна была владеть Персия. Должна владеть?! Хм!.. Легко сказать! Что поделаешь с народом, в сердце которого слились воедино вера в богу и любовь к родине; он до глубины души проникся этой своей верой, дух для него дороже плоти.

Великий среди великих Тимур Ленг только здесь и почувствовал свою хромоту, споткнувшись об этот «краеугольный камень мира». А что, если «иранскому льву» тоже придется поджать хвост? Опасен народ, дух которого витает высоко, а закаленное тело подобно кремню. Сначала нужно расслабить его тело и растлить его дух, и только после этого думать о том, как сломить его сопротивление. Да, да, там, где в иных случаях не пригоден топор, прекрасно справляется пила, там, где бессильна львиная лапа, выручит лисий хвосте.

Так решил могущественный шах и вместо открытого воинственного насилия прибег к лицемерию и вероломству. С этого дня, затаив гнев и притворившись милостивцем, шах обрек разоренную им страну на тайное мучительство. Яркие лучи, бьющие прямо в лицо, ослепляют человека, и он перестает видеть вещи в их настоящем обличье… Шах своими щедрыми милостями ослепил Кахети. Желудок осилил сердце, голос плоти заглушил дух. И мало-помалу страна очутилась в западне. Новая политика быстро дала плоды. Не напрасно персы, следуя ей, лаской привлекали к себе руководящие круги грузинского народа. Грузины заняли при дворе шаха Аббаса высшие должности и, легко богатея, предались праздности и чувственным утехам.

Тут не нужны были ни ум, ни Знания, ни какие-либо другие человеческие качества. Для того чтобы возвыситься при шахе, достаточно было, предав родину, безраздельно служить Персии. Тот, кто неизменно помнил, что он грузин, не мог рассчитывать на успех, — его угнетали и принижали, будь он даже герой из героев.

Шах Аббас видел все это и посмеивался в душе: «иранский лев» даже своим преемникам завещал придерживаться и впредь той же политики, — вот почему не прошло и столетия, как Восточная Грузия наполовину омусульманилась: грузины переняли обычаи, нравы, веру и законы персов! В грузине уже никто бы не узнал грузина, даже язык подвергся искажению, а в знатных семьях стыдились разговаривать по-грузински. Правосудие совершалось на чуждом народу языке, даже службы и песнопения в церквах зазвучали как-то по-иному. Вместо архипастырей появились ахунди, священников и судей заменили муллами и кадиями. Все это так развратило людей, что грузин сам доносил на грузина. И в конце концов народ обессилел и пал до того, что и персы с презрением и хулой отзывались о некогда прославленной Грузии. Таким образом, во времена шаха Аббаса персам уже не приходилось хитрить и лукавить с Кахети, и в обессиленной жестоким игом стране они стали снова открыто чинить насилия.

Обманутая мелкими, вроде птичьей приманки, подачками, ослепленная шахскими милостями и лаской, страна поняла, что попала в кабалу- Но, чувствуя свое бессилие, народ не смел поднять голос. «Лучше хоть один вол, чем ни одного», — утешали себя люди и сами подставляли шею под ярмо.

Вельможи, которые раньше пренебрегали высшими придворными должностями амилахвара, амирэджиба, зшикага-баша и амирбара, теперь почитали за счастье служить хотя бы простыми чапарами.[13]

Обнищание раньше всего коснулось знати, и ожесточенное нуждой дворянство всей своей тяжестью навалилось на низшие сословия. Само дворянство пало до того, что стерлись даже родственные и кровные связи; каждый думал только о том, как бы что-нибудь урвать, и не щадил своего же родича; позабыв об исконных святынях, люди клялись именем шаха. И если среди дворян и князей еще попадался кое-где порядочный человек, не изменивший своей вере и болеющий душой за родину, — его осуждали и поносили свои же соплеменники.

Только в крестьянстве, среди рабочего люда, орошающего трудовым своим потом горы и долы страны, обагренной кровью предков, которые боролись и пали за родину, еще не заглохло чувство всенародного единства: крестьянство готово было вспыхнуть, подобно лучине, и ждало только искры.

Именно в это время жил в Кахети владетель Ахметы Бидзина Чолокашвили, человек безупречный и щедро одаренный природой; персам не удалось привлечь его на свою сторону ни угрозами, ни милостями. Кахетинцы удивлялись странному повелению Бидзины и осуждали его. — Слыханное ли дело, — говорили князья, — счастье стучится к нему прямо в ворота, а он чудит и не пускает его к себе в дом! Клянемся шахом, будь мы на его месте, мы бы показали себя на зависть врагам!

Много подобных пересудов доходило до Бидзины, но он отмалчивался… и только с сокрушением покачивал головой. Однажды к Бидзине пожаловал в гости его дядя Джандиери.

Этот Джандиери принадлежал к числу людей, которые, как говорится, держат нос по ветру и примыкают то к одному, то к другому лагерю, в зависимости от того, что им выгоднее. Возвысившись по милости персов, Джандиери пользовался в Кахети большим влиянием: он был чуть ли не первым советником при наместнике шаха; персидский правитель Пейкар-хан не решал без Джандиери даже самых мелких дел. Вот и теперь, как выяснилось впоследствии, он подослал своего советника к Бидзине Чолокашвили.

За обедом Джандиери не спеша, слово за слово, втянул хозяина в разговор:

— Племянник мой, — сказал он между прочим, — меня поистине удивляет твое упорство. Господь щедро одарил тебя. И ума у тебя достаточно и сообразительности. И судьба к тебе милостива! Но ты сам себе враг. Я уже говорил и повторяю: при дворе тебя ждет великое счастье, а ты, вроде бездельника