принятое наверху. Обычно на таких, как ты, провинившихся, налагают дисциплинарное взыскание, но это не значит, что ты будешь наказан на всю оставшуюся жизнь. Все зависит от твоего поведения. Если, скажем, с настоящего момента ты будешь вести себя во всех отношениях хорошо, это взыскание может быть изъято из твоего личного дела при демобилизации.
Он раскрыл было свой большой рот, но ничего не сказал, как будто сглотнул слова, прилипшие к гортани. Слово “демобилизация”, видать, здорово его стукнуло. Когда деревенщина вроде него идет в солдаты, то старается изо всех сил дослужиться до офицерского звания. Вернуться домой в нищую деревню, где нет никакой работы, – это же просто несчастье. Работы нет, и никакая девушка за тебя не пойдет. А с таким клеймом в характеристике армейское будущее Лю Фу было предопределено: он уже никогда не станет офицером.
Через два дня он сдал свою “самокритику”. Восемь белых листов с крупными каракулями и несколькими кляксами. Ничего выдающегося этот деревенский парнишка написать, конечно, не мог. Язык у него был корявый, многие предложения оборваны на полуслове. В основном он себя критиковал за то, что недостаточно много работал над очищением собственных мозгов от буржуазной идеологии, и за то, что подхватил заразу либерализма. В Седьмом армейском правиле ясно говорится: “Никто не имеет права на вольности с женщинами,” а он забыл указание Председателя Мао и нарушил правило. Он также забыл обязанности солдата, несущего службу на Северной границе. В то время как враги острили свои зубы и точили свои шашки, он предавался сексуальным утехам. Он не достоин того, чему учила его Партия, не достоин того, чего ждала от него Родина, не достоин тех усилий, которые приложили родители, чтобы вырастить его, не достоин оружия, которое народ дал ему в руки, не достоин своей новой зеленой формы.
Я знал, что он не красноречив, поэтому простил ему некоторый перебор с самообвинениями. Он серьезно ко всему отнесся; только это и имело значение.
Когда я сказал, что попробую убедить партсекретаря Чана, чтобы тот попросил в политотделе полка назначить ему менее суровое наказание, он немного успокоился.
– Дело еще не закрыто, – предупредил я, – однако ты не должен воспринимать все это как тяжкое бремя. Попробуй открыть новую страницу и начни серьезно работать, чтобы искупить свою вину.
Он сказал, что благодарен мне и никогда не забудет, как я ему помог.
Прошло две недели. Из политотдела полка о деле Лю Фу ничего не было слышно. Ни партсекретарь, ни ротный командир о взыскании не напоминали. Это казалось неразумным, ведь со временем интерес к делу угаснет. На самом деле никто из ротного командования не хотел сурово наказывать Лю Фу. Лю был их человеком; а какому хорошему начальнику приятно видеть, как его человека наказывают?
Прошел месяц, но так ничего и не случилось. Лю Фу вел себя спокойней прежнего. А чтобы он опять не спутался с Маленькой Белой Феей, мы его на выходные оставляли в Матишане. Кроме того, мы ужесточили правила посещения города Хутоу и для всех остальных. Особенно для новеньких.
Как-то ночью была моя очередь обходить караульные посты и проверять часовых, чтоб не дрыхли. У нас было пять постов, считая и новый, у склада, где хранились провизия и часть боеприпасов. Я ненавидел эти полуночные обходы, когда приходилось вскакивать с постели и делать вид, что ты бодр, как кот на ночной охоте. Если будешь выглядеть сонным, часовые последуют твоему примеру и не станут прилагать усилия, чтобы не заснуть.
Сначала я отправился на стоянку, где были наши грузовики с минометами, и застукал там караульного, курившего в темноте. Приказал ему сигарету выбросить. Мальчишка заныл, что слишком холодно и он не может даже веки разлепить, если нечем заняться. Я сказал ему, что все стоят на часах холодными ночами. Но кроме как Бога Небесного проклинать за холод некого. Что до его сонливости, то пусть лучше держит в уме, что мы всего в четырех ли от русских. И если он не будет бдителен, то рискует своей собственной шеей. Русские часто посылают разведчиков для выявления наших караульных постов и дислокации наших частей. Они избавятся от часового, если сочтут это необходимым или если возможность представится. Так что для его же безопасности будет лучше глаза не закрывать и свое местонахождение не обнаруживать.
Потом я проверил посты у ворот и у штаба. Там все было нормально. Я поболтал несколько минут с часовыми и каждому дал жареных семечек. Затем отправился к складу.
На посту никого не было, и я решил подождать в доме. Подумал, что часовой пошел отлить или опростаться.
Но и через десять минут никто не показался. Я забеспокоился, не произошло ли чего необычного. Крикнуть часового я не мог, среди ночи это последнее дело, всю роту перебудишь, да и русские услышат. Но надо же было выяснить, куда этот часовой подевался. Небось дрыхнет где-нибудь. Снег вокруг не был затоптан, маловероятно, что его похитили или убили. Я обнаружил цепочку свежих следов и пошел по ним – они вели к нашей конюшне. Подняв глаза, я увидел, что окно в крыше конюшни светится слабым светом. Очевидно, там кто-то был. Что ему понадобилось в конюшне? И кто сегодня на дежурстве? Я взглянул на светящийся циферблат своих часов: час тридцать, – но не смог вспомнить, кто сегодня в карауле.
Подойдя поближе к дверям, я услышал внутри какой-то шум и ускорил шаги. С пистолетом наготове я приподнял хлопковую занавеску на двери и заглянул внутрь. Хотел удостовериться, не спрятался ли кто за дверью и не набросится ли на меня неожиданно.
Внутри я увидел Лю Фу! Он стоял рядом с нашим серым мулом и затягивал ремень. Ружье он прислонил к длинным яслям, а шапку свою повесил на ружейный ствол. В глубине за мулом стояло двенадцать наших лошадей, они спали, опустив головы. Значит, он сегодня в карауле. Вот шельмец, использует конюшню как отхожее место. Роскошь какая, греть тут свою задницу.
Хотя… стоп. Я приметил кое-что странное. Рядом с крупом серого мула стояла скамья. На ней было немного снега и какие-то влажные пятна. Скотина! Да он же трахал этого мула! Я видел его потное, искаженное странной гримасой лицо, на котором было ясно написано: “Я не могу с этим совладать, простите, не могу!”
Я бросился к нему и сгреб за грудки. Он был гораздо больше и сильнее меня, но я почувствовал, как он обмяк у меня в руках. Ну и скотина. Я стал бить его по лицу и орать. “Ты, любитель мулов! Ты даешь своему петушку отдохнуть когда-нибудь? Сейчас я тебе его оторву и яйца, которые у тебя чешутся, собакам кину!”
Он не сопротивлялся и только постанывал, как будто от моих проклятий и ударов ему лучше становилось. Он выглядел таким пристыженным. Не встретив никакого сопротивления, я быстро остыл. Невозможно долго избивать человека, если он даже руку не поднимет, чтобы заслониться. Я отпустил его и строго сказал:
– Марш на склад! Завтра разберемся.
Он взял ружье, вытер шапкой мокрые от слез щеки и тихонько вышел. Все животные в конюшне проснулись. Открыли глаза и навострили уши. Одна из лошадей зафыркала.
До завтра я ждать не мог и разбудил Ли Яопина, комадира отделения, в котором служил Лю Фу. Нам нужно было поговорить прежде, чем я доложу партсекретарю. Мне хотелось узнать о Лю Фу побольше. Поиметь городскую девку – это еще понятно, у нас здесь в горах женщин не было. Но вот так развлекаться с тупым животным, кто бы мог подумать! Меня просто тошнило.
Явился еще толком не проснувшийся Ли. Я дал ему сигарету и чиркнул спичкой.
– Сядь. Хочу с тобой поговорить.
Он сел на стул и закурил.
– О чем разговаривать в такую темень… – он взглянул на часы. – Ведь два тридцать только…
– Хочу поговорить о Лю Фу. Только что я застукал его в конюшне, он терся возле серого мула. – Я не сказал “трахал”, потому что не видел этого своими глазами. Но уверен, что так оно и было. И когда колошматил и костерил Ли Фу, тот ничего не отрицал. Я уже собирался объяснить Ли, что имею в виду.
– Ох нет! Вы хотите сказать, он опять этим занимался? – веснушчатый Лю покачал головой.
– Да. Значит, тебе уже известно.
– Д-да, – он кивнул.
– Почему раньше меня не проинформировал? Кто дал тебе право скрывать от меня такое? – Я разозлился, я наорал бы на него, но в смежной комнате спали люди.
– Он обещал мне никогда больше этого не делать. – Вид у Ли был озабоченный. – Я думал, что могу
