Раненые стали отказываться:
— Не нужно, оставьте их себе.
— Да что там «не нужно»! Кушайте!.. — И мать Кима, подозвав к себе младшего сына, велела ему положить возле каждого раненого по нескольку пирожков.
В палату вошли врач и Сяо Цзян, совершавшие обычный обход. Врач промыл Киму рану и наложил на неё лекарственную мазь. Сяо Цзян сделала перевязку.
— Послушай-ка, дочка, — тихо обратилась к ней мать Кима. — Как ты думаешь, не опасная у него рана?
Сяо Цзян поправила свои косички и улыбнулась:
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мамаша! Ничего опасного нет!
— О нас здесь очень заботятся, мама, — сказал Ким. — Я уже почти совсем поправился.
Опираясь на плечо младшего брата, он вышел вместе с матерью во двор погреться на солнышке.
Река Серебряная с журчаньем сбегала с гор и исчезала за лесом… В горах среди густой зелени алели волчьи ягоды.
Мать с сыновьями присела на каменную скамью. Ким Ен Гир, улыбаясь, достал из кармана несколько листков — это были благодарности командования за проявленную в боях отвагу. Он протянул матери и два ордена. Мать бережно держала ордена на ладони, лицо её сияло радостью и гордостью.
— И двух лет не прошло, сынок, как ты в армии, а гляди-ка, успел уже отличиться!.. Наденешь свои ордена — и всюду тебе почёт и уважение!
— Знаешь, мама, — закурив сигарету, сказал Ким, — славой нашей мы обязаны Китайской коммунистической партии и председателю Мао. Если бы ты видела, как китайские товарищи помогали мне, как они меня воспитывали! Вот, к примеру, мой командир взвода Чжан Ин-ху. Запомни это имя, мама! Сколько я видел от него добра! Мне сейчас самому смешно вспоминать о том времени, когда я только что пришёл в часть. Объявили как-то тревогу… Товарищи мои быстро оделись, приладили свои ранцы. А я замешкался… Привык к крестьянской одежде: там ведь не смотришь, где зад, где перёд!.. Вот и надел брюки задом наперёд… Чжан Ин-ху — он был тогда командиром отделения — и другие бойцы помогли мне разобраться с одеждой, затянуть ранец, надеть обмотки, завязать шнурки на ботинках… Один я с этим век бы возился! Бегать быстро я тоже не умел. Когда я побежал, патронташ у меня отвязался и больно бил по спине. Одной рукой я сжимал винтовку, другой придерживал патронташ. Посмотрел бы кто на меня со стороны — умер бы со смеху!
Многому научили меня товарищи. И прицеливаться, и стрелять, и бросать гранаты, и драться врукопашную. Они не жалели для меня ни сил, ни времени… Командир отделения сам показал мне, как надо чистить винтовку. Он разобрал её на части и называл каждую из них: вот это спусковой крючок, а тут — боевая пружина. И я был старательным учеником, мама!
Как-то зимой выдались трудные, тяжёлые дни. Таких я за всю свою боевую жизнь не запомню! Обувь у нас износилась, мы разорвали свои рубашки, лоскутьями обвязали ноги. И, пройдя чуть не босыми больше сотни ли, с ходу выбили противника с одной высоты!
А есть нам в этот день было нечего…
На высоте стояли высокие голые деревья. На самых верхушках белыми шапками лежал снег. К ночи поднялся буран. А нам нужно было удержать позицию до подхода главных сил. И мы её удержали! Враг не смог отбить у нас высоту и отступил…
Ночь была холодная-холодная. Винтовку можно было держать, только закинув за спину или обняв руками. Дотронешься до неё ладонью — и рука примерзает к стволу. Горнист поднёс к губам трубу — так пришлось отдирать её вместе с мясом. Ноги у меня закоченели, и, чтобы согреть их, я расхаживал взад и вперёд. Пустой желудок тоже, казалось, замёрз. На глаза невольно навёртывались слёзы… А командир отделения ободрял нас:
— Враг не смог выбить нас с горы! — сказал он. — Теперь он думает, что мы все здесь перемёрзнем. Но мы — бойцы коммунистической армии и не испугаемся трудностей! Держитесь, товарищи!.. Старайтесь побольше двигаться и гоните, гоните от себя сон! Я уверен, задание будет выполнено и мы одержим победу над врагом.
Он отправил бойцов на посты, а меня задержал в укрытии и не велел никуда уходить.
— Вы, корейские товарищи, и без того делите вместе с нами все трудности фронтовой жизни… Нелегко вам приходится. О вас, как о новичке, я обязан заботиться больше, чем о других.
Протесты мои на него не действовали. Увидев, что я совсем замерзаю, он снял с себя шинель и заставил меня одеться.
— А ну-ка, устроим бег на месте… Может, согреемся.
Он взял меня за руку, и мы с ним немного попрыгали…
— Да, товарищ Ким, — задумчиво сказал Чжан Ин-ху. — Не отведав горького, не оценишь и сладкого… Китайцы и корейцы связаны одним горем, одним счастьем. И если революция победит в Китае, то и корейский народ наверняка добьётся победы.
Я вспомнил о завещании отца, написанном кровью, и горячо сказал:
— Я знаю: Китай и Корея — одна плоть, одна кровь… И поверьте, я перенесу любые невзгоды, любые трудности! Для нашей обшей победы я готов пожертвовать даже жизнью!
Шинель и прыжки согрели меня, но зато сильнее стал чувствоваться голод. Ноги ныли от усталости… Чжан Ин-ху заглянул мне в лицо. Ночь была тёмная, но при слабом свете звёзд я заметил, что шапка- ушанка у него покрылась слоем инея, а на ватнике наросла ледяная корка.
Командир с улыбкой спросил:
— Вы, верно, проголодались, товарищ Ким?..
Он достал из своей сумки кукурузную лепёшку. Она совсем промёрзла и была твёрдая, как сталь.
— Да разве её раскусишь? — воскликнул я.
Чжан Ин-ху молча расстегнул ватник и спрятал лепёшку у себя на груди. У него зуб на зуб не попадал от холода. Застегнувшись, он взял меня за руку, и мы снова принялись прыгать. Прыгали мы долго, пока не свалились от усталости. Чжан Ин-ху вытащил из-под ватника оттаявшую лепёшку и, отламывая от неё кусок за куском, заставил меня съесть её. Нет, ты только подумай, мама, они относились ко мне лучше, чем к родному! Помню, я не мог удержаться, и слёзы хлынули у меня из глаз, словно вода, прорвавшая плотину.
Та ночь показалась нам за год… Многие отморозили себе ноги. Я не чувствовал своих пяток: они стали как деревянные. Бойцы ругались:
— А, старая сволочь Цзян [2], изменник родине!.. Не помогай тебе богатый американский дядюшка, мы с тобой давно бы покончили! Ну, ничего, мы ещё отомстим тебе за всё!..
Наступил рассвет, и мы увидели, что в долине полным полно людей, лошадей, орудий. Это подошли наши главные силы. Нам предложили отдохнуть, поесть, но мы не согласились и первыми ринулись в атаку. Усталость, голод, боль — всё было забыто. В ногах у меня покалывало, но я что есть силы бежал за командиром отделения. Натиск наш был стремительным. Противник дрогнул и стал отступать. Долго мы ещё преследовали удирающего врага. В этот день одно только наше отделение взяло в плен больше пятидесяти вражеских солдат. Мы получили благодарность командования.
Маленький братишка Ким Ен Гира весь обратился в слух. А мать улыбнулась сквозь слёзы.
— Да, наша армия — это геройская армия! И ей не страшны никакие трудности! А ваш командир отделения просто молодец! Вон он как о тебе заботился! Не знаю уж, как и отблагодарить его…
— Нет, ты послушай, послушай, мама! — нетерпеливо перебил её Ким Ен Гир. — Я тебе расскажу ещё про один случай… Если бы не командир, не свидеться б нам с тобой больше… Было это во время последнего сражения. Враг сопротивлялся с небывалым упорством. Войсками его командовали американские агенты, прошедшие особую школу. Это — самые верные собаки Чан Кай-ши. Двое суток бились мы за позицию, с которой удобно было штурмовать город, и, наконец, захватили её, уничтожив восемьсот вражеских солдат. Наши части подошли к городской стене и окружили город. Снаряды у гоминдановцев кончились, пушки молчали… Американцы сбросили им с самолета патроны.
Дня через три в городе начался голод. Но гоминдановцы не сдавались. Тогда был отдан приказ: на рассвете начать общий штурм города. В этом бою основная тяжесть ложилась на нашу роту. Командира
