В темноте она тоже звала меня, в ее зове звучала дикость пустыни, как в кличе одинокой волчицы, словно она стремилась своей пастью поглотить меня, но в тот миг я был готов всего себя отдать ей в подношение. Это была древняя и волшебная ночь, ни я, ни Майя ни от чего не отказывались. Власть плоти подчинила наши души, страсть сокрушила рассудок, самое первобытное начало крепко-накрепко соединило нас. Поэтому и я, и она здесь, на глазах верблюда, впали в извечный грех.
Наконец-то подошла к концу бесконечно долгая ночь, захлестнувшее нас половодье страсти отступило, как уходит рябь, поднятая ветром на поверхности реки. Заря на востоке уже приближалась, а Майя и я лежали на груде камыша, наблюдая, как оазис просыпается после темной ночи.
— Майя, что мы сейчас наделали? — тихо спросил я, потому что сердце мое вдруг охватили тревога и раскаяние.
— Мы совершили самое священное деяние для мужчины и женщины.
Она отвечала спокойно и в этот миг казалась еще прекраснее и привлекательнее, чем обычно.
— Священное деяние?
Тут я вспомнил, что в турфанской Астане в древней гробнице нашли древнее изображение первопредков китайцев Фу-си и Нюй-ва. Правой рукой Фу-си обнимает Нюй-ва, а левой рукой Нюй-ва обнимает Фу-си. Лицами они обращены друг к другу и смотрят друг на друга с глубоким чувством: нижняя половина туловища у обоих змееподобна, и эти змеи взаимно переплетаются. Фу-си и Нюй-ва для китайцев — Адам и Ева. Изображая их на картине взаимно переплетенными, полагали, что изображают первоначало рода человеческого. В глазах Майи это и было священнодействием между мужчиной и женщиной.
Майя прошептала мне на ухо:
— Как только я тебя увидела, сразу поняла, что ты будешь принадлежать мне.
— Почему?
— Разве ты не заметил, что я непохожа на здешних поселян? Потому что мой отец был китаец.
— Значит, ты метиска?
Только теперь я понял, почему она так красива. Она метиска смешанной крови китайца и женщины лобу из потомства древнего Лоуланя; в ее жилах течет кровь древних лоуланьцев и китайская кровь. Все метисы очень красивы и очень умны, потому что сочетают в себе лучшие достоинства разных рас; особенно это касается метисов желтой и белой рас. Лоуланьцы были самой древней ветвью белой расы, индоевропейцы по языку. Наверно, при династии Хань было много метисов, таких как Майя. Вот только сегодня Майя осталась одна-единственная. Я внимательно вглядывался в ее лицо. Ее подбородок и овал лица были похожи на китайские, но ее глаза и нос были такими же, как у людей лобу.
— Двадцать два года назад один китаец пришел в пустыню, от жажды потерял сознание и упал на землю; моя мать нашла его и спасла. Потом он остался и жил вместе с моей матерью, у них родилась дочь, это была я.
— А что было потом?
— Я еще не родилась, когда мой отец уехал отсюда, и никто не знал, куда; однако могу утверждать, что он уже давно превратился в груду белых костей в пустыне. Вскоре после моего рождения моя мать тоже умерла, и я стала сиротой без отца и матери; обо мне заботился дядя. Он вывез меня отсюда, чтобы отдать учиться в школу. Я с детства предчувствовала, что смогу, как и моя мать, полюбить китайца, который забредет в эту пустыню. Теперь этот человек — ты. Это предопределено судьбой. В тот миг, как я тебя увидела, я уже решила. Ты и я — никто из нас не избежит этого.
— Твою мать очень жалко, правда?
Лицо у Майи сразу сделалось серьезным, она прильнула ко мне вплотную и сказала:
— Ты способен меня бросить? Так же, как мой отец, который бросил мою маму одну рожать меня в муках, а потом мучительно умирать?
Я был ошеломлен и не знал, что ответить. Только теперь я начал раскаиваться: почему я вчера вечером проявил такое слабоволие и полностью утратил рассудок? Что же я натворил?
Вдруг я вспомнил о Фэнь. Сердце у меня сразу пронзила острая боль. Я быстро оделся и ушел из камышей.
Там, где никого не было, я вытащил свой дневник и все это записал правдиво и подробно, так, как это было.
24 октября 1978 года
Погода: ясно. Температура: перемена к прохладе. Место: оазис посреди Лобнора.
Давно ли я пришел сюда? С 15 сентября и до сего дня уже больше месяца как я живу, может быть, самой чудесной жизнью, которая только выпадала на мою долю; все здесь как сон, но сон наяву. Я уже близко сошелся с этими людьми. Они теперь принимают меня за мужа Майи. Здесь не существует никаких законов, достойных упоминания, все определяется обычаем.
В поселении для меня и Майи устроили свадьбу. Я был бессилен противиться, настолько они были воодушевлены этим, так что я даже боялся, что, если скажу, что уже женат, они будут разочарованы. Но возможно, что они могут остаться совершенно равнодушными к этому, потому что я видел своими глазами, как одна женщина в поселении одновременно жила с двумя мужчинами, и никого это не удивляло.
Их свадьба разительно не похожа на уйгурскую, потому что вобрала в себя много ритуалов и жертвоприношений, чуждых мусульманам-уйгурам. О процедуре этой свадьбы я не скажу ни слова, поскольку совесть моя истерзана угрызениями и мукой.
Женщины пели древние песни народа лобу. Эти прекрасные песни когда-то пели лоуланьцы, но у меня не хватило духа записать их нотами. Перед моими глазами только глаза Майи, без этих глаз я не могу. Однако, как быть с Фэнь?
Они отвели меня в дом к Майе. Домик небольшой, но поселяне в оазисе — большие умельцы украшать маленькое помещение. В домах необыкновенно чисто и опрятно — несравнимо с грязью снаружи. Есть кровать-лежанка, вроде глиняного китайского кана.[5] Это наша райская обитель радости и счастья. Этот оазис — наш эдемский сад, я и она — мы подобны Адаму и Еве, Фу-си и Нюй-ва, живем по образу и подобию первопредков.
Да, Майя — действительно Ева, однако я — не Адам.
Чему же я принадлежу, в конце концов?
25 и 26 октября 1978 года
Погода: ясно. Температура: свежо. Место: оазис посреди Лобнора.
Сегодня караван верблюдов прибыл в оазис. Они пришли по дороге сквозь пустыню, которая была известна только верблюжьим караванам древности, пересекли несколько десятков километров безводной пустыни и достигли этого поселения. Увидев их прибытие, поселяне обрадовались так, словно это большой праздник. Они вынесли из домов самое лучшее угощение и подарки для пришедших с караваном гостей.
Все караванщики были уйгурами. У всех был богатый опыт хождения по пустыне и выработался наметанный острый глаз, под стать орлиному. Я подсел к ним и поговорил на ломаном уйгурском языке. Все это Майя видела собственными глазами.
Караван верблюдов оставался в поселении одну ночь, а завтра утром должен был уйти. Когда все заснули спокойным сном, Майя отвела меня на берег реки.
— Завтра караван верблюдов должен уйти, — сказала Майя.
— Я знаю.
— Ты способен расстаться со мной? — Она схватила меня за руку.
— Майя, ты должна верить мне, — прошептал я, не зная, что и как сказать.
— Вы все одинаковы, что ты, что мой отец, — все вы люди извне, ваши сердца от начала и до конца всегда там. Обещай мне, что останешься. Я не могу тебя потерять. Я хочу, чтобы ты всегда был со мной рядом.
— А если я умру?
— Тогда и я готова умереть, — торжественно заявила Майя.
Сердце мое упало, я не знал, как лучше ей ответить. Я глядел ей в глаза, они были такими прелестными, что я был бессилен противиться. Однако про себя я уже все решил.
