суток ему предъявили обвинение. Шесть дней он находился под наблюдением, а 25 января его заключили в камеру. Конкретность выдвинутых против него обвинений заставила его дать показания. У Доббертина не было выбора. Контрразведка располагала некоторыми архивами министерства безопасности ГДР, в которых оказался перечень переправленных им в Восточный Берлин документов. Это был 'подарок' Вернера Штиллера, лейтенанта научного отдела министерства безопасности ГДР, перешедшего 18 января в Западную Германию. Штиллер привез с собой дюжину досье на агентов, работавших на Западе. Среди них и досье Рольфа Доббертина. Западногерманская контрразведка поставила в известность своих коллег в Париже. Незамедлительно последовал арест. Была полная уверенность в достаточности улик против агента. Действительно, сведения, переданные Штиллером, представлялись вполне достоверными.
Доббертин, уроженец Ростока в ГДР, получил свое первое задание от министерства безопасности в 1954 году, в двадцатилетнем возрасте. Он должен был следить за участниками фестиваля молодежи, прибывшими из западных стран. Через год поступил в Университет Гумбольдта, на физико-математический факультет. В тот же период стал членом СЕПГ. Тогда же министерство безопасности ГДР завербовало его окончательно. С 1956 года он начал проходить специальную подготовку: техника конспиративных встреч, расшифровка кодированных радиопередач, применение карбида… В 1959 году это был уже готовый агент. Специалист по физике плазм, он получил задание внедриться во французские научные круги. Ему дали кличку Шпербер (по-немецки 'ястреб').
Доббертин перебрался в ФРГ. В то время берлинской стены еще не существовало, и обмен между двумя Германиями был достаточно прост. Он немедленно получил западногерманское гражданство, как любой другой выходец из ГДР, переходивший на Запад. Первый этап плана, разработанного министерством безопасности, был завершен. Став обладателем новых документов, Доббертин мог теперь выехать во Францию. В Париж он приехал с рекомендательным письмом из Университета Гумбольдта Институту Анри Пуанкаре. Его приняли в качестве стажера в физическую лабораторию Луи де Брогли, где он проучился три года. В 1963 году решением комиссии из 20 человек он был привлечен к работе в НЦНИ. Поставленная перед ним задача была выполнена. Защитив диссертацию, он получил в том же НЦНИ более серьезную должность научного сотрудника. За это время он успел жениться на немке, с которой познакомился на лекциях о Французском союзе. В 1968 году у них родился сын.
В рамках своей научной деятельности он получил доступ к исследованиям в области осуществления термоядерной реакции при помощи лазера. Этими разработками занималось несколько лабораторий теоретической и экспериментальной физики политехнического института, работавших в интересах армии. Доббертин не имел доступа к секретной документации, но переправлял министерству безопасности ГДР любую информацию, попадавшую ему под руку. Ему переслали фотоаппарат 'Минокс', скрыв его в настольных часах, а также камеру 'Пентака', зашитую в плюшевого медвежонка. Кодированные послания из Восточного Берлина передавались на коротких волнах. Восточноевропейские спецслужбы обычно использовали этот способ для связи со своими 'нелегалами'.
За 20 лет, с 1959 по 1979 год, Доббертин получил из Центра около 500 тысяч франков. Он также не раз ездил в ГДР через Западную Германию, Австрию, Швейцарию или Югославию. Министерство безопасности даже разработало для него план побега в случае провала. Две марки, наклеенные на его почтовый ящик, должны были послужить сигналом об опасности. Тогда ему предписывалось срочно отправиться в Роттердам, в Голландию, и там сесть на корабль восточногерманского флота. Арестовав его сразу же после перехода Штиллера, контрразведка не позволила министерству безопасности предупредить Доббертина.
Рольф Доббертин не отрицал факты, но трактовал их по-своему. Прежде всего касательно информации, переданной Центру: исследования, теоретические статьи, которые должны были появиться в специальных журналах. 'Речь идет о документах, которые мои восточногерманские коллеги получили бы совершенно легальным путем, если бы могли свободно выезжать за границу и поддерживать нормальные отношения с иностранцами, – объяснял он. – Я прекратил эту деятельность, являвшуюся проявлением моей солидарности, еще в 1976 году по просьбе властей ГДР, которые опасались, что моя работа могла быть использована с целью компрометации политики сближения с Францией'. По утверждению Штиллера, информация, переданная Ястребом, напротив, представляла большой интерес. Она касалась не только гражданского, но и военного сектора.
Пытаясь объяснить необычность методов связи с ГДР (кодированные радиограммы и т.п.), Доббертин начал говорить о необходимости соблюдать меры предосторожности. 'Я использовал методы пассивной защиты… чтобы предотвратить возможное нарушение тайны переписки. Эти методы вполне законны, – добавил он, – так как ни один закон не оговаривает способов, которыми может быть написано письмо, ни один закон не ограничивает прослушивание радиопередач'.
Однако он главным образом отстаивал, и не без успеха, мотивы – если не сказать философию – своей деятельности. Он сразу же отверг все предложения об обмене на западных агентов, арестованных в ГДР. Его родина – Германия. 'Для немца государство не является синонимом нации, – писал он в министерство общественных отношений в письме от декабря 1981 года. – И вам не сделать из меня патриота западной или восточной, северной или южной Германии. Не надейтесь на это'. И наконец, основная линия его защиты: право ученых общаться со своими коллегами из других стран – ведь наука по своей сути – явление наднациональное. 'Научные исследования не могут одновременно иметь международный характер и подчиняться национальной юрисдикции, – утверждал он в своем заявлении, обнародованном его адвокатами в декабре 1979 года. – Международный характер исследований – это не подарок, не проявление щедрости того или иного государства, но форма существования науки… Всякое цивилизованное государство обязано способствовать развитию науки. Это в его интересах… Интересы Франции и ее добрая воля (в этой области) были выражены в момент подписания заключительного акта Хельсинкской конференции. В этом документе говорится, что сотрудничество в области науки и техники 'может планироваться и осуществляться на правительственном уровне… с использованием также и различных форм связей, включая прямые и индивидуальные связи'. Именно это я и делал'.
Такой аргумент нашел поддержку у некоторых его покровителей в НЦНИ. Для них Рольф Доббертин стал жертвой устаревшей концепции научных связей конца XX века. В памятной записке, направленной в ноябре 1981 года президенту республики и министру юстиции, ученые высказали опасение, что случай Доббертина может стать концом их собственной свободы. Авторы послания напомнили о существовании определенных традиций, 'открытых исследований и свободного обмена университетскими лабораториями между различными странами'. Они также заявляли, что обвинения, выдвинутые против их коллеги, 'составлены таким образом, что в соответствии с ними все ученые попадают в разряд шпионов'. В данной ситуации, по их мнению, появлялся риск усиления 'мелочного контроля, который постепенно ограничил бы наши свободы'. В то же время 500 ученых распространили петицию с требованием об освобождении Доббертина и 'полном пересмотре Уголовного кодекса в части, касающейся государственной безопасности', а также признания 'в уставах научных учреждений права на свободу передвижений, связей, обмена идеями и публикациями'.
После четырехлетнего предварительного заключения Доббертин был наконец в мае 1983 года выпущен на свободу, под залог. Его друзья-ученые собрали необходимую сумму – 150 тысяч франков, – затребованную парижским судом за его освобождение. Находясь под наблюдением, он должен был дважды в месяц отмечаться в ближайшем от места его жительства комиссариате. Эта мера была в дальнейшем отменена, залог возвращен.
В настоящее время Рольф Доббертин вновь вернулся к своей научной деятельности. Он хотел бы, чтобы все забыли о Ястребе. Он хотел бы, чтобы восторжествовало правосудие. Если когда-нибудь вообще
