Пощечина

достаточно.

— Нет, как же без ужина?! За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я не в состоянии накормить гостей?

У него начинала болеть голова. Они опять теряли друг друга, становились пленниками правил хорошего тона, этикета, чтоб им пусто было. Давай просто поговорим, просто побудем вместе, наверстаем упущенное за долгие годы разлуки, за десятилетия, потраченные на мелкие ссоры и глупую гордыню. Как же он порой ненавидел эти греческие ритуалы. Порой он жалел, что родился не австралийцем.

— Ручка есть?

Георгия скрылась в коридоре и вскоре вернулась с ручкой. Он достал из кармана рубашки свой проездной:

— Говори телефон.

— Девять-четыре-два-восемь… — Она умолкла в нерешительности. — Вот идиотка. Так давно его никому не давала, что почти забыла. — Она быстро назвала последние четыре цифры. Манолис начеркал номер на билете.

К вечеру заметно похолодало, небо было чистым. Он быстро шел домой от железнодорожной станции, не обращая внимания на больное колено.

Когда он вошел в дом, Коула, подбоченившись, стояла в коридоре:

— Где тебя дьявол носил?

Отодвинув ее в сторону, он подошел к бару и налил себе коньяку.

— Ты пьян?

— Нет.

— Эктора звонил. Он зол на тебя. Ты расстроил индианку. Что ты ей сказал?

— Что она должна пойти на день рождения к Гарри.

— Так. И что она ответила?

— Что не пойдет. — Манолис одним глотком осушил рюмку. Сначала коньяк показался ему на вкус отвратительным, потом приятным, потом он почувствовал, как вновь оживают его конечности. Он снял пиджак.

Коула схватилась за голову.

— Почему ей так хочется нас унизить?

— Молодая.

Коула вытаращилась на него в изумлении.

— Ты ее защищаешь?

— Нет. — Он налил себе второй бокал.

Коула настороженно смотрела на него:

— И Елизавета звонила. Она тоже на тебя сердится.

— За что?

— За то, что эта стерва плакала из-за тебя.

Он закрыл глаза. Красивый щекастый парень в рубашке и галстуке. Значит, все-таки приходит конец несчастьям, и судьба больше не будет испытывать на прочность Димитри и Георгию, пощадит следующее поколение. Выходит, Бог не так уж и безнадежен.

Айша плакала? Она плакала.

— Завтра позвоню Экторе. Завтра все улажу.

Он извинится. Скажет: «Извините». На самом деле он ни в чем не раскаивается, но она уцепится за это слово, будет ему признательна, простит его. Что за черт? Это лишь одно пустое слово.

— Сейчас звони. Он очень расстроен.

— К черту, Коула. Позвоню завтра. Пусть порасстраиваются один вечер. Если они думают, что это горе, значит, они просто не понимают, как им повезло. Мы заботились о них, дали им образование, все для них сделали. И я рад, что мы о них позаботились, что обеспечили им хорошую жизнь. Но хотя бы один этот вечер я хочу пожить так, будто у меня никогда не было детей. На один этот вечер я хочу забыть об их существовании.

Коула перекрестилась. Посмотрела на него с презрением:

— Что за вздор? Как тебе не стыдно? — Она постучала по косяку. — Постучи по дереву, да простит тебя Господь.

— Я навестил Димитри и Георгию.

Выражение презрения на ее лице сменилось неизбывной печалью.

— Как они там, бедняжки?

— Димитри тяжело болен. Умирает.

Коула грузно опустилась на диван. До чего же огромная, громоздкая мебель у них в доме, просто смешно. Коула на этом диване похожа на куклу.

— Зачем нам такой большой диван?

Коула пренебрежительно фыркнула и кивнула на бар. Манолис налил для нее коньяк, подал ей бокал и сел в кресло напротив.

Его жена смотрела на бокал:

— Нет справедливости в этом мире, да, Маноли?

Он покрутил в руке бокал, взбалтывая золотистую жидкость, вдохнул терпкие жгучие пары:

— Да.

Зазвонил телефон, выводя их из раздумий. Они оба вздрогнули.

— Кто-то из них.

— Возможно, — ответил он.

— Хотят узнать, пришел ли ты домой. Хотят с тобой поговорить.

— Возможно, — повторил он.

Она улыбнулась, пригубила бокал:

— Может, пусть звонит, а?

Она улыбалась озорно, прямо как в молодости.

— Пусть, — он улыбнулся жене, — не будем отвечать.

Телефон неутомимо звонил, казалось, несколько минут.

Когда звон наконец-то стих, он осознал, что все это время сидел затаив дыхание. Он протяжно выдохнул.

Коула поднялась:

— Согрею тебе ужин.

Он кивнул.

Он услышал, как жена на кухне зажгла духовку, потом до него донеслось звяканье столовых приборов. Коула стала что-то напевать. Он всем телом подался вперед в кресле, пытаясь разобрать слова. Это была старинная народная песня — классика фольклора. Впервые он услышал эту песню в Афинах, когда, будучи новобранцем, пил вместе с рабочими и солдатами дешевое узо[116] на площади в Кайзериани[117]. Он стал тихо подпевать жене.

Что было — то прошло, и не вернется,
А впереди нас всех удача ждет.

После обхватил рукой колено и, морщась, встал с кресла. Допил коньяк, поставил бокал на журнальный столик. Прошел на кухню и помог жене накрыть на стол.

Айша