Слез не было, глаза горели, словно обожженные ветром пустыни. Бумаги почти не осталось, пришлось вырвать последние страницы из дневников. Листы, побывавшие и в сухой жаре высокогорий, и в душной сырости побережья, заплесневели и покоробились.
Робин тщательно разгладила первую страницу, опустила перо в тушь, которой осталось совсем на донышке, и спокойной уверенной рукой вывела сверху:
И тем же ясным аккуратным почерком продолжила:
Далее в письме шел рассказ о плене и эпидемии с подробным описанием варварства и жестокости работорговцев. Спохватившись, что отчет получается слишком длинным, Робин стала заканчивать.
Робин порылась в пенале и достала сережку, парную с той, которую когда-то подарила на прощание капитану Кодрингтону.
Она размашисто подписалась своим мужским круглым почерком и зашила толстую пачку листов вместе с дешевым украшением в лоскут грубой парусины.
Адрес мог быть только один: Клинтон упоминал, что должен посетить остров Занзибар. Робин знала, что там служит консулом честный человек, убежденный противник работорговли, один из немногих, заслуживших симпатию и уважение ее отца.
Закончив работу, она спрятала парусиновый пакет под юбками и вышла на палубу. Мунго Сент-Джон, исхудавший и бледный, стоял на юте. Он шагнул к ней, но Робин поспешно отвернулась.
– Натаниэль, – окликнула она боцмана. – Мне надо навестить больных.
Она указала на арабскую дхоу, все еще стоявшую на якоре ниже по течению.
– Они готовятся поднять парус, мэм, – доложил боцман, бодро салютуя костяшками пальцев. – Отплывут раньше, чем мы…
– Успеем, если вы прекратите болтать! – отрезала Робин. – Я должна проверить, не нужно ли им чего- нибудь.
Боцман неуверенно взглянул на капитана. Помедлив, Мунго коротко кивнул и отвернулся, продолжая наблюдать за вереницей рабов, поднимающихся на борт.
Арабский капитан, которому только сегодня хватило сил встать у румпеля, приветствовал доктора с почтением.
Натаниэль ждал в шлюпке и не мог наблюдать разговор на палубе. Убедившись в том, что с «Гурона» ничего не было видно, Робин передала капитану пакет, добавив к нему золотой английский соверен.
– Тот, которому вы доставите пакет, даст вам еще такой же, – сказала она.
Болезненно улыбаясь, араб попробовал монету на зуб и сунул ее в складки тюрбана.
Зуга с трудом разобрал слова молодого воина, назвавшегося Гандангом. Речь текла быстро, интонации были непривычными, но зловещие намерения индуны не оставляли сомнений. В словах его звучала воинственная решимость. Кольцо длинных черных щитов замкнулось наглухо.
Зуга надменно выпрямился, расправляя ноющие мышцы, и не дрогнув встретил взгляд вождя. Он невольно напрягся, словно мог силой воли остановить руку чернокожего воина, сжимавшую копье. Майор знал: стоило индуне взмахнуть широким блестящим лезвием, и две сотни амадода хлынут в крошечный лагерь. Все закончится мгновенно, почти без сопротивления, и победители даже не удосужатся вспороть чужеземцам животы в качестве уважения к врагу.
Пока твердый взгляд и бесстрашный вид белого охотника сдерживали копье матабеле, но это не могло длиться долго. Вот-вот грянет боевой клич, и от слов, произнесенных сейчас майором, зависела жизнь всего маленького отряда.
Ганданг разглядывал странного бледнолицего человека, сохраняя бесстрастный вид, но на самом деле пребывал в растерянности – впервые за все годы королевской службы.
Чужеземец, называвший себя Бакела, упомянул также Тшеди и Манали. Их имена с почтением произносил отец, но одного этого не хватило бы, чтобы остановить руку индуны. Приказ короля был ясен: всякий, кто ступит на Выжженные земли, должен умереть. Однако белого охотника знала девушка, которую Ганданг собирался взять в жены. Чужеземец был братом той, которую Джуба называла амекази – матерью.
Лежа рядом с индуной на циновке, Джуба много рассказывала о человеке по имени Бакела, упоминая о нем с восторгом и благоговением. Она называла его могучим охотником на слонов и говорила, что ему оказывает почести всемогущая королева, живущая далеко за бескрайним морем. Джуба сказала, что Бакела – ее друг и защитник.
Потому Ганданг и не торопился крикнуть: «Булала – Смерть им!»
Настоящий индуна никогда не прислушивается к женским словам и причудам. Даже если у него пятьдесят жен, их голоса для него все равно что журчание воды на перекатах реки Ньяти. Мужчина не должен слушать женщину – во всяком случае, никто не должен знать, что он ее слушает.
Джуба рассказывала о дальних неведомых краях, о чудесах и колдовстве, и Ганданг, делая вид, что не слушает, на самом деле не пропускал ни одного слова. Его избранница была не только хорошенькой и высокого происхождения, но и весьма толковой, чем выгодно отличалась от глупых кокеток, к которым он привык.
Индуна матабеле никогда не прислушивается к женским словам и причудам – если только эти слова не говорит ночью, лежа рядом на циновке, старшая жена, давно доказавшая свое здравомыслие. В таком случае не прислушиваться просто глупо, ибо старшей жене под силу сделать жизнь мужчины невыносимой, будь он даже индуной двух тысяч воинов и любимым сыном самого могущественного монарха Африки.
Превратив красивое темное лицо в бесстрастную маску, Ганданг лихорадочно размышлял. Он чувствовал, что убить этого человека было бы глупостью, однако воины за спиной тоже знали приказ