отбросов. Вот он, воочию – невольничий корабль со страшным грузом на борту! Надо сохранить в памяти каждую мелочь, чтобы позже записать в дневнике.
– Мистер Денхэм, дайте еще выстрел, будьте добры! – скомандовал Клинтон.
Носовое орудие послушно громыхнуло, но дхоу не меняла курса.
– Приготовиться спустить шлюпку!
Клинтон обернулся и оглядел абордажную команду, выстроенную с саблями и пистолетами на шкафуте под командованием молодого мичмана. Капитан с радостью возглавил бы захват, но его рука все еще висела на перевязи, и швы не зажили. Чтобы в бурном море взять дхоу на абордаж и сражаться с ее матросами, требовались обе руки. Пришлось передать командование Феррису.
Капитан перевел суровый взгляд на дхоу:
– Они хотят выброситься на мель.
Все молчали, глядя, как невольничий корабль несется к берегу.
– Но там же коралловый риф!
Робин указала на черные точки в четверти мили от берега. Они напоминали ожерелье из акульих зубов. Волны прибоя, подхлестываемые ветром, разбивались о них тысячами бурунов.
– Да, – кивнул Клинтон. – Они загонят судно на коралловые рифы, а сами уйдут через лагуну.
– Но что будет с рабами? – в ужасе спросила Робин.
Ей никто не ответил.
«Черная шутка» упорно продвигалась вперед, но ветер дул противнику прямо в корму. Длинный гик арабской дхоу вывернулся вбок, огромный косой парус вздулся пузырем, почти касаясь воды. Корабль несся на рифы.
– Мы могли бы отрезать их, – громко сказал Зуга.
Клинтон сердито покачал головой:
– Не успеем.
Тем не менее капитан держал курс преследования до самой последней минуты, и дхоу прошла всего ярдах в двухстах перед носом канонерки – так близко, что можно было различить лицо рулевого. Тощий араб в длинном ниспадающем бурнусе носил феску с кисточкой – знак паломничества в Мекку. На его поясе блестела золотой филигранью рукоять кривого кинжала шейхов, белая клочковатая борода развевалась по ветру. Налегая на длинный румпель, старик оглянулся на черный корабль преследователей.
– Подстрелить бы мерзавца! – прорычал Зуга.
– Слишком поздно, – вздохнул Клинтон.
Дхоу прошла мимо, острые клыки коралловых рифов торчали совсем близко.
– Носом к ветру! Лечь в дрейф! – скомандовал Клинтон рулевому и обернулся: – Абордажная команда, вперед!
Под скрип шлюпбалок переполненный вельбот исчез за бортом, но дхоу уже бешено раскачивалась в кипящих белых бурунах, окружавших рифы.
За два дня, с тех пор как закончился штиль, пассат нагнал высокую волну. Низкие валы с исполосованными ветром спинами монотонно катились через пролив, но, ощутив близость земли, яростно вздымали грозные темные гребни и тут же разбивались в белую бурлящую пену о черные клыки рифов.
Дхоу поймала высокий вал и, задрав корму, помчалась по нему вниз, как прибойная шлюпка. Старый араб прыгал у румпеля, словно дрессированная обезьяна, пытаясь удержать суденышко на волне, но дхоу, неприспособленная к таким маневрам, строптиво зарылась носом в крутой ревущий склон. Вода хлынула сверху зеленой стеной, дхоу легла на бок, наполовину погрузившись в воду, и налетела на риф с такой силой, что единственная мачта сломалась на уровне палубы и рухнула за борт вместе с парусом и всей оснасткой.
В одно мгновение от корабля остался лишь разбитый корпус. До канонерки отчетливо донесся треск пробитой обшивки.
– Все, упустили! – сердито пробормотал Клинтон.
Арабы прыгали за борт, стараясь поймать волну и перескочить на ней через рифы в тихие воды лагуны. Отчаянно барахтаясь, они один за другим выбирались на берег.
Среди спасшихся оказался и рулевой. Он доковылял до берега, подобрал полы промокшего бурнуса, обнажив тощие ноги, и с проворством дикого козла помчался по белому песку к пальмовой роще.
Шлюпка с вооруженной командой вошла в первую полосу бурунов. Мичман на корме смотрел через плечо, выбирая момент. Дождавшись подходящей волны, вельбот рывком взлетел на ее гребень и приблизился с подветренной стороны к повисшему на рифе остову разбитой дхоу. Мичман и четверо матросов с саблями наголо заскочили на борт, но к тому времени последний араб уже со всех ног бежал по пляжу в четверти мили от них, ища убежище среди пальм.
Мичман повел людей вниз. На борту «Черной шутки» с нетерпением ждали их возвращения, рассматривая покинутое суденышко в подзорную трубу. Через минуту Феррис появился на палубе, торопливо подошел к борту и перегнулся через него: мичмана рвало. Выпрямившись и утерев рот рукавом, он крикнул что-то гребцам. Вельбот отошел от борта дхоу и стал прорываться сквозь буруны назад к канонерке.
На палубу поднялся боцман. Подойдя к капитану, он почтительно коснулся лба костяшками пальцев.
– Сэр, мичман Феррис говорит, что ему нужен плотник, надо вскрыть палубы для рабов, и еще два человека с кусачками для цепей. – Выпалив это, он замолчал, набирая воздух. – Мичман говорит, под палубами совсем скверно, многих зажало, хорошо бы врача…
– Я готова! – вскинулась Робин.
– Погодите… – начал Кодрингтон, но Робин уже бежала к трапу, подобрав юбки.
– Я пойду с сестрой! – шагнул вперед Зуга.
– Отлично, Баллантайн, очень вам благодарен, – кивнул Клинтон. – Передайте Феррису, что скоро прилив, сегодня полнолуние, а там в трюме пробоина. Приливная волна здесь поднимается на двадцать два фута. У него в запасе меньше часа.
На палубе появилась Робин, уже в брюках и с черным кожаным саквояжем. Моряки на палубе с любопытством уставились на ее ноги, но она, не обращая внимания, поспешила к борту. Молодая женщина оперлась на руку боцмана и спустилась в вельбот, следом за ней – Зуга, забравший саквояж.
Мчаться на волнах прибоя было одновременно и страшно, и весело. Вельбот угрожающе зарывался носом, вода у бортов шипела и пенилась. Наконец вельбот закачался у тяжело покосившегося борта дхоу.
Палуба, залитая водой, так накренилась, что Робин пришлось карабкаться на четвереньках. При каждом ударе волн корпус трясся, омываемый новыми потоками воды.
Мичман с абордажной командой снял люки главного трюма. Приблизившись, Робин чуть не задохнулась от густой вони, поднимавшейся из квадратного проема. Она полагала, что давно привыкла к запахам смерти и разложения, но ничего подобного ей испытывать не доводилось.
– Вы привезли кусачки? – спросил мичман, бледный от подступившей тошноты и ужаса.
Тяжелый инструмент обычно использовали для срезания вант и фалов с судна, потерявшего мачты. Двое мужчин подняли через люк связку маленьких черных тел, скованных друг с другом у запястий и лодыжек звенящими черными цепями, и принялись за работу. Это напомнило Робин бумажных кукол, которых она в детстве вырезала из сложенного в несколько раз листа бумаги, который потом растягивала, получая цепочку одинаковых фигурок. Кусачки разрубали легкие цепи, разделяя безжизненные крошечные тела.
– Это же дети! – в слезах воскликнула Робин.
Матросы работали в мрачном молчании. Они вытаскивали невольниц из трюма, освобождали от оков и опускали на мокрую палубу. Робин подхватила первую, иссохшую как скелет и покрытую с головы до ног коркой засохших рвотных масс и нечистот. Мертвые глаза бессмысленно смотрели вверх.
– Нет.
Никаких признаков жизни. Даже глазные яблоки уже высохли. Робин опустила безжизненную голову на палубу, и матрос оттащил труп.
«Нет». Снова «Нет». Некоторые тела оказались совсем разложившимися. По приказу мичмана матросы начали сбрасывать трупы за борт, чтобы освободить место для новых.
Робин нашла первую живую пленницу – пульс несчастной бился едва заметно, дыхание чуть теплилось,
