дневной свет в единственном иллюминаторе сменился алым заревом короткого тропического заката и быстро угас. В каюте стемнело, и вдруг Робин ощутила, как ей на колени, пропитав юбки, полилась обильная теплая струя. По каюте разнесся резкий запах аммиака.
– Благодарю тебя, Господи! – прошептала она.
Работа почек восстановилась, смертельная опасность миновала. Робин баюкала девушку на коленях, не чувствуя никакой брезгливости – промокшие юбки означали жизнь.
– Ты выкарабкалась, – радостно повторяла она. – Ты постаралась и смогла, моя Голубка.
У Робин едва хватило сил обтереть тело невольницы салфеткой, смоченной в морской воде. Доктор стащила запачканную одежду и лицом вниз рухнула на узкую жесткую койку.
Проснулась Робин от страшных судорог. Колени прижались к груди, мышцы живота окаменели, в пояснице стреляло, словно ее били дубинкой. Далеко не сразу доктор догадалась, что происходит, но когда поняла, испытала такой прилив радости и облегчения, что забыла о боли. Она с трудом выползла из койки и обмылась морской водой из ведра. Опустившись на колени возле Джубы, доктор потрогала ее лоб. Лихорадка определенно спадала, и у Робин совсем отлегло от сердца. Теперь нужно выбрать подходящий момент и сказать Клинтону Кодрингтону, что она не выйдет за него замуж. Видение маленького домика с видом на Портсмутскую гавань больше не будет ее беспокоить. Несмотря на боль, Робин чувствовала себя легкой и свободной, словно птица, готовая взлететь.
Она налила в кружку воды и приподняла голову маленькой нгуни.
– У нас теперь все будет хорошо, – сказала она, и девушка открыла глаза. – У нас обеих все будет хорошо, – повторила Робин, глядя со счастливой улыбкой, как ее пациентка жадно припала к кружке.
Джуба быстро шла на поправку и вскоре ела со здоровым аппетитом. Тело ее наливалось чуть ли не на глазах, кожа вернула юный блеск, глаза искрились здоровьем. Робин с самодовольством собственника поняла, что девушка хороша собой – нет, не просто хороша! В ней была природная грация, а таких чувственных линий груди и бедер многие модные красотки безуспешно пытались достичь с помощью турнюров и корсетов. У нгуни было приятное лицо, круглое, как луна, и большие, широко расставленные глаза; полные, четко очерченные губы поражали странной экзотической красотой.
Джуба не понимала, почему доктор так настаивает, чтобы она прикрывала грудь и ноги, однако Робин видела, какими взглядами провожают девушку моряки. Джуба выходила на палубу, обернув куском парусины лишь самую соблазнительную часть тела, и ничуть не беспокоилась, если ветер приподнимал ткань, развевая ее, как призывный флаг. В конце концов Робин конфисковала одну из старых рубашек Зуги, доходившую малютке нгуни до колен, и подпоясала ее яркой лентой. От этого наряда Джуба пришла в дикий восторг – как любая женщина, она преклонялась перед красивыми вещами.
Бывшая рабыня бегала за своей спасительницей по пятам, как щенок, и Робин постепенно привыкала к ее щебетанию. Они стали лучше понимать друг друга и по вечерам вели долгие разговоры, сидя рядышком на соломенном тюфяке.
Клинтон Кодрингтон начал выказывать признаки ревности. Он привык больше общаться с Робин, а она использовала новую подругу как предлог, чтобы отдалиться, готовя капитана к неприятной новости, которую ему предстояло услышать до прибытия в Келимане.
Зуга также не одобрял растущей близости сестры с Джубой.
– Сестренка, не забывай, она туземка, – наставлял он. – Не стоит с ними фамильярничать, это до добра не доводит. Я это частенько наблюдал в Индии. Нужно соблюдать дистанцию, ты же, в конце концов, англичанка.
– А она матабеле из рода Занзи, – возразила Робин, – а значит, аристократка. Ее семья пришла с юга вместе с Мзиликази, а отец был знаменитым полководцем. Их род восходит к Сензангахоне, королю зулусов и отцу самого Чаки. Между прочим, наш прадед пас коров.
Лицо Зуги окаменело. Он избегал обсуждать происхождение семьи.
– Мы англичане, – процедил он. – Величайший и самый цивилизованный народ в истории.
– Дедушка Моффат знаком с Мзиликази, – напомнила Робин, – и считает его настоящим джентльменом.
– Не валяй дурака, – огрызнулся Зуга. – Как можно сравнивать британскую нацию с этими кровожадными дикарями!
Не желая продолжать разговор, он вышел из каюты. Как обычно, доводы Робин было трудно опровергнуть, а ее логика просто бесила.
Его дед, Роберт Моффат, и в самом деле познакомился с Мзиликази в 1829 году, и за долгие годы они стали добрыми друзьями. Король во многом полагался на Моффата, которому дал прозвище Тшеди, советуясь с ним по поводу сношений с внешним миром и обращаясь за помощью в лечении подагры, одолевавшей его в старости.
Путь на север, в земли матабеле, начинался с миссии Роберта Моффата в Курумане. Благоразумный путешественник непременно испрашивал у старика миссионера охранную грамоту, и вооруженные отряды матабеле, сторожившие границы Выжженных земель, всегда с почтением относились к этому документу. Легкость, с которой Фуллер Баллантайн в свое время прошел по Замбези до самого озера Нгами далеко на западе, в большой степени объяснялась его родством с Робертом «Тшеди» Моффатом. Покровительство, которое Мзиликази оказывал старому другу, относилось и к его близким родственников, а слово короля уважали все племена в пределах владычества длинной руки матабеле, сжимавшей ассегаи – страшные пронзающие копья, изобретенные зулусским королем Чакой, который с их помощью завоевал весь известный ему мир.
Взбешенный сравнением своего рода с семейством полуголой черной девчонки, Зуга поначалу не оценил значение сведений, сообщенных сестрой. Когда же смысл ее слов дошел до него, он поспешно вернулся в каюту Робин.
– Сестренка! – с порога воскликнул майор. – Значит, она из страны Мзиликази – это же почти в тысяче миль к западу от Келимане! По пути к побережью она наверняка проходила через земли Мономотапа. Ты уж постарайся разузнать поподробнее.
Зуга весьма сожалел, что в детстве не проявлял усердия, когда мать учила их туземному языку. Теперь майор старательно прислушивался к оживленной болтовне девушек и даже начал узнавать некоторые слова, но без перевода Робин не мог понять суть.
Отец Джубы был индуна, вождь и великий воин, сражавшийся с бурами при Мосеге и еще в сотне других битв. Его щит был густо покрыт кисточками из коровьих хвостов, черными и белыми, каждая из которых отмечала отдельный подвиг.
Не достигнув и тридцати лет, он был удостоен головного обруча индуны и стал одним из высочайших старейшин в совете племени. У него было пятьдесят жен, и в жилах многих из них текла чистейшая кровь Занзи, такая же, как у него самого. Они родили ему сто двенадцать сыновей и без счета дочерей. Хотя формально весь скот племени принадлежал королю, в распоряжение отца Джубы было передано пять тысяч коров – знак высочайшей милости.
Он был великим человеком – очень великим, а это всегда небезопасно. Кто-то шепнул королю на ухо слово «измена», и однажды на заре королевские палачи окружили крааль и выкрикнули имя отца Джубы.
Пригнувшись, великий воин вышел через низкую дверь крытой соломой хижины, похожей на улей, обнаженный, прямо из объятий любимой жены.
– Кто меня звал? – крикнул он и увидел кольцо темных фигур в высоких головных уборах из перьев, неподвижных, молчаливых и грозных.
– Именем короля, – был ответ, и от строя отделился человек, которого отец Джубы сразу узнал.
Это был еще один королевский индуна, носивший имя Бопа, – могучий и коренастый, с мускулистой грудью и такой мощной головой, что широкое лицо его казалось высеченным из гранита, добываемого на холмах за рекой Ньяти.
Мольбы или попытки бежать исключались. Ни то ни другое старому индуне даже в голову не пришло. «Именем короля» – этого было достаточно.
Он медленно выпрямился в полный рост. Несмотря на шапку седых волос, отец Джубы оставался сильным воином: рослый, широкоплечий, с боевыми шрамами, которые извивались на его груди и боках, как живые змеи.
