море. Спутанные лианы – в детстве Робин называла их «обезьяньими веревками» – ниспадали каскадами с верхних ветвей, касаясь поверхности воды или исчезая в густом темно-зеленом подлеске.
По ту сторону леса на холмах тут и там мелькали деревья, росшие на другой, более сухой почве, и Робин ощутила болезненный укол ностальгии, заметив вдали уродливый баобаб с жалким пучком голых веток на толстом раздутом стволе. По африканской легенде, которую так часто рассказывала мать, Нкулу-кулу, великий прародитель, посадил баобаб вверх тормашками, корнями в воздух.
Почти на каждом баобабе среди голых ветвей виднелось гнездо крупной хищной птицы – ворох сухих прутьев и веточек, похожий на стожок сена, висящий в воздухе. Хозяева чаще всего сторожили гнездо, застыв неподвижно на толстом суку, или парили широкими кругами, время от времени лениво взмахивая широкими крыльями и ловя воздушные течения кончиками маховых перьев, как пианист, пробующий клавиши инструмента.
Вдоль этого участка реки животных попадалось очень мало – лишь изредка спешила укрыться в зарослях пугливая антилопа, позволяя мельком разглядеть длинные, закрученные штопором рога или белый хвостик, похожий на пуховку для пудры. В здешних местах уже лет двести непрерывно велась охота, если не самими португальцами, то их вооруженными слугами. Зуга поинтересовался у Камачо, водятся ли здесь слоны, на что тот сверкнул улыбкой и гордо объявил: «Если я их находить, то убивать!» На этом оживленном водном пути подобное отношение к животным разделял едва ли не каждый путешественник, что и объясняло пугливость и скудность дичи.
Камачо развлекался стрельбой по орлам-рыболовам, которые восседали, словно на насесте, на ветвях, нависавших над водой. Птицы имели такие же белоснежные голову, грудь и плечи, как всем известный американский белоголовый орлан, и красивую красновато-коричневую и иссиня-черную окраску тела. Самодовольный хохот Камачо то и дело возвещал об удачном выстреле, и очередная жертва, неловко подвернув непропорционально широкие крылья, шлепалась замертво в зеленую воду, мгновенно теряя свое царственное достоинство под ударом свинцовой пули.
Лишь через несколько дней племянник губернатора избавился от нелепой походки, которой наградила его Робин, а смех его вновь обрел привычную звонкость. Однако раненая гордость и задетое мужское достоинство заживали гораздо медленнее. Вожделение португальца сменила жгучая ненависть, и чем дольше он переживал, тем сильнее она разъедала его душу и заставляла мечтать о мести. Однако личные соображения приходилось отодвинуть в сторону – молодому Перейре предстояла важная миссия. Губернатор Келимане оказал племяннику высокое доверие, и о прощении в случае провала говорить не приходилось. На кону стояли большие деньги, не говоря уже о чести семьи. Семейное же состояние резко пошло на убыль с тех пор, как Португалию вынудили соблюдать Брюссельский договор, и то немногое, что осталось, следовало сохранить любой ценой. Неписаный девиз рода Перейра гласил: «Золото превыше чести, а честь – лишь до тех пор, пока она не мешает прибылям».
Дядя-губернатор со свойственной ему проницательностью сразу заподозрил, что его интересы поставлены под угрозу в этой английской экспедиции, возглавляемой отпрыском известного возмутителя спокойствия. Невероятный ущерб, нанесенный Фуллером Баллантайном, мог в результате лишь усугубиться, а истинные цели экспедиции были известны только самим путешественникам.
Заверения майора Баллантайна, что вояж организован ради поисков пропавшего отца, разумеется, не заслуживали никакого доверия. Слишком простое и прямолинейное объяснение, не характерное для англичан. Одно снаряжение обошлось в несколько тысяч фунтов – сумма огромная, никак не соразмерная с доходами молодого армейского офицера и состоянием семьи миссионера, чьи тщетные попытки пройти по Замбези закончились бесчестьем и насмешками. Больной старик наверняка давным-давно сгинул в неизведанных дебрях Африки.
Нет, незваные гости явились с иными намерениями – и губернатор желал о них знать.
Тайная разведка, проводимая офицером британской армии по заданию его жадного до власти правительства? Кто знает, какие зловещие планы строят британцы – не собираются ли они покуситься на суверенную территорию славной Португальской империи? Алчность этой бесстыжей нации лавочников и торговцев не знает границ. Несмотря на их традиционный союз с Португалией, доверять им невозможно.
С другой стороны, если экспедиция и в самом деле частная, нельзя забывать, чей сын ею руководит. У папаши – глаз острее, чем у стервятника. Неизвестно, что отыскал старый черт в неведомой земле: гору из золота и серебра, мифическую Мономотапу с ее нетронутыми сокровищами – все возможно. А коли так, то наверняка нашел способ переслать весточку сынку. Между тем гора золота – это такая вещь, о которой губернатор совсем не прочь проведать.
Вдобавок, даже если о новых сокровищах речь не идет, есть и старые, которые нужно беречь, и обязанность Камачо Перейры – заставить путешественников обойти стороной места, хранящие секреты, неведомые властям в Лиссабоне. Племянник получил четкий приказ: расписать англичанину в красках неимоверные трудности путешествия в нежелательных направлениях, ссылаясь на болота, горные цепи, болезни, диких зверей и еще более диких людей, и, напротив, всячески расхваливать приятную местность с дружелюбным населением и неиссякаемыми источниками слоновой кости, которая лежит в другой стороне.
Если же такая тактика не пройдет – а майор Баллантайн выказывал все признаки высокомерия и упрямства, свойственные его нации, – то Камачо следует использовать любые другие доступные средства убеждения. И губернатор, и его племянник прекрасно понимали, что под этим подразумевается. Камачо слепо верил, что это единственный разумный образ действий. По ту сторону Тете признавался один- единственный закон – закон ножа, и Камачо всегда чтил его. Теперь он всячески смаковал эту мысль, находя неприкрытое презрение англичанина невыносимым, а отказ женщины – оскорбительным.
Он искренне верил, что причина такого отношения к нему и брата, и сестры лежит в его нечистом происхождении. Камачо всегда относился к этому болезненно, поскольку даже в португальских владениях, где смешанные браки были нередки, примесь негритянской крови тем не менее считалась позорной. Проводник был рад предстоящей работе – она не только смоет все перенесенные оскорбления, но и принесет хорошую добычу, от которой даже после дележки с дядей и остальными останется немало.
Снаряжение английской экспедиции стоило, с точки зрения португальца, целое состояние. Камачо при первом же удобном случае вдоль и поперек излазил нагруженные товарами баржи. Чего там только не было: огнестрельное оружие, ценные инструменты, хронометры и секстанты и даже походный сейф из кованой стали – англичанин держал его на замке и тщательно охранял. Один милосердный Господь знает, сколько там английских золотых соверенов, а если и не знает, то добрый дядюшка-губернатор – тем более, а значит, и делиться куда легче. Чем дольше Камачо об этом размышлял, тем с большим нетерпением дожидался прибытия в Тете и броска в неизведанные земли.
Крошечный городок Тете означал для Робин настоящую Африку, к возвращению в которую она так упорно стремилась и так усердно готовилась. Она даже обрадовалась, когда Зуга, занятый разгрузкой барж, отпустил ее одну.
– Разузнай дорогу, сестренка, а завтра пойдем туда вместе.
Робин снова переоделась в юбки – пусть маленький и заброшенный, Тете был все же клочком цивилизации, и лишний раз шокировать местных обитателей не хотелось. Впрочем, Робин вскоре забыла о неудобной одежде. Она шла по единственной пыльной улочке городка, где когда-то гуляли вместе мать с отцом, и рассматривала глинобитные строения, беспорядочно натыканные вдоль берега реки.
Остановившись в дверях одной из лавчонок, доктор обнаружила, что с хозяином вполне можно объясниться на смеси суахили, английского и нгуни – по крайней мере достаточно, чтобы выяснить, куда идти дальше.
Постепенно деревенская улочка превратилась в лесную тропинку, петлявшую среди акаций. Лес притих в полуденной жаре, смолкли даже птицы, Робин брела опустив голову, полная нахлынувших воспоминаний о давнем трауре. Среди деревьев мелькнуло что-то белое, и она остановилась, зная, что найдет впереди. Воспоминания на миг перенесли ее в детство, в серый ноябрьский день, когда она стояла рядом с дядей Уильямом, провожая уходящий корабль. Слезы туманили глаза, мешая разглядеть любимое лицо на переполненной палубе, а пропасть между кораблем и пристанью разверзалась все шире, как пролив между жизнью и смертью.
Стряхнув воспоминания, Робин двинулась вперед. Среди деревьев обнаружилось шесть могил – она не
