плавников? Если же у тебя нет ни того ни другого, может, хоть посоветуешь что-нибудь?
– Пожалуй, – столь же язвительно ответил Черут. – Мой совет таков: во-первых, слушать добрых советов, когда их дают, а во-вторых, бросить в реку вот это… – Он указал на упакованную статую и запечатанный ящик с мундиром.
Не дожидаясь, пока он закончит, Зуга отвернулся и крикнул:
– Сафари! Эй, вы, поднимайтесь! Выступаем!
Экспедиция медленно продвигалась к югу, но маршрут, проложенный сетью рек и затопленных долин, слишком сильно уводил на запад, и Зуга с трудом сдерживал тревогу.
На шестой день дождь стих, сквозь разрывы в тучах проглянула яркая синева небес. Под лучами яростного солнца от одежды повалил пар, и носильщиков перестала бить лихорадка.
Показания хронометра были ненадежны, но в полдень Зуге удалось определиться по солнцу. Судя по широте, они ушли на юг не так далеко, как он полагал, учитывая пройденный путь, а потому, возможно, продвинулись на запад даже дальше, чем показывали неточные вычисления долготы.
– В стране Мзиликази климат суше, – успокаивал себя Зуга, пряча навигационные инструменты в кожаные футляры, – а я англичанин, внук самого Тшеди. Что бы там ни писал старый Том, матабеле не посмеют остановить меня.
Немалые надежды он возлагал и на талисман, каменную птицу.
Майор упорно двигался на запад. В довершение всех несчастий последние крохи мяса съели в тот самый день, как экспедиция покинула руины древнего города.
С началом дождей огромные стада животных, которые прежде собирались у немногих оставшихся водоемов, рассеялись по обширной стране. Все канавки, ямки и лощинки наполнились свежей чистой водой, а выжженные солнцем равнины густо зеленели первыми нежными всходами.
За пять дней похода под дождем Зуга заметил лишь небольшое стадо водяных козлов, наименее ценной африканской дичи, – мясо этого животного имеет резкий мускусный запах, похожий на скипидар. Массивный самец с широко раскинутыми лирообразными рогами, покрытый лохматой красновато-коричневой шерстью, высоко вскидывая голову, вел за собой безрогих самок. С каждым скачком белоснежное круглое пятно на его мощном крупе ярко вспыхивало. Козел выломился из подлеска и пронесся в моросящей мгле в двадцати шагах от маленького отряда.
Зуга вскинул тяжелое ружье и нажал на спусковой крючок. Изголодавшиеся носильщики у него за спиной повизгивали, как свора охотничьих собак. Пистон резко щелкнул, но ствол не выбросил пламя, и грохота выстрела не последовало, так же как и глухого удара свинцовой пули в живую плоть. Ружье дало осечку, и красавец козел вместе со своим гаремом стремительным галопом скрылся в кустах за тусклой завесой дождя. Стихающий топот копыт звучал насмешкой над охотником. Зуга раздраженно выругался и принялся прочищать ствол шомполом, предусмотрительно снабженным похожим на штопор инструментом. Предательский дождь просочился в ствол, и порох намок так, словно ружье окунулось в бурный коричневый поток.
На шестой день, когда солнце уже палило вовсю, Зуга с сержантом разложили на ровной скале грязно- серое содержимое мешков – для просушки. Носильщики сбросили поклажу и разбрелись в поисках подходящего сухого местечка, где можно вытянуть ноющие руки и ноги.
Вскоре небо снова затянулось тучами, и порох пришлось в спешке собирать обратно. С первыми тяжелыми каплями дождя охотники закутали мешки в истрепавшуюся промасленную кожу и с поникшими головами, голодные и замерзшие, снова побрели на запад. У Зуги звенело в ушах – побочный эффект больших доз хинина, принимаемых в течение долгого времени. Этот звон в ушах в конечном счете мог привести к необратимой глухоте. Однако не помогли даже мощные ежедневные дозы горького порошка. Однажды утром Зуга проснулся с ломотой в костях и тупой тяжелой болью в голове. К полудню его трясло, тело попеременно терзали то пылающий жар, то ледяной могильный холод.
– Сезонная лихорадка, – кивнул Ян Черут со знающим видом. – Она или убивает человека, или делает крепче.
«Некоторые люди, похоже, обладают естественной устойчивостью к этим болезням, и есть основания полагать, что невосприимчивость передается по наследству», – писал Фуллер Баллантайн в трактате «Малярийные лихорадки тропической Африки: причины, симптомы и лечение».
– Посмотрим, прав ли старый черт, – бормотал Зуга сквозь клацающие зубы, кутаясь на ходу в полы мокрой кожаной куртки. Ему и в голову не приходило остановиться и хоть немного передохнуть. Он не делал послаблений ни себе, ни своим людям.
Баллантайн упорно брел вперед: при каждом шаге колени подгибались, перед затуманенным взором вспыхивали искры, оставляя извивающиеся следы, похожие на червячков и мошек. Рука готтентота то и дело ложилась майору на плечо, возвращая заплетающиеся ноги на тропу. По ночам пылающий лихорадкой мозг терзали кошмары, наполненные оглушительным хлопаньем темных крыльев и тошнотворной змеиной вонью. Зуга просыпался с криком, глотая ртом воздух, и Ян Черут, успокаивая, придерживал рукой его трясущиеся плечи.
Первый приступ лихорадки прошел, и в тот же день дождь в очередной раз отступил. Казалось, яркое солнце, палившее еще жарче в душном влажном воздухе, рассеяло вязкий туман, висевший перед глазами, и выжгло ядовитые миазмы из крови. В голове прояснилось, озноб прекратился, но в руках и ногах осталась слабость, а справа под ребрами засела глухая боль. Печень увеличилась и стала твердой на ощупь – обычное последствие лихорадки.
– Все будет в порядке, – радостно заверил Ян Черут. – Редко кто так быстро поправляется после первого приступа. Ja! Теперь вы наш человек – Африка приняла вас.
Однако ноги у Зуги еще подгибались, голова кружилась – казалось, он не ступает по раскисшей земле, а летит над ней.
В тот же день они заметили след.
Огромный слон проваливался в липкую красную грязь на целый фут – цепочка глубоких ям протянулась по земле, как ожерелье из бус. Громадные подошвы отпечатались, как в гипсе: видна была каждая морщинка, каждая трещина на коже. В одном месте размякшая почва не выдержала невообразимого веса, и слон провалился почти по брюхо. Выбираясь, он помогал себе длинными толстыми бивнями, оставив в грязи их отпечатки.
– Это он! – восторженно выдохнул Ян Черут, не отрывая глаз от огромных следов. – Я его след где угодно узнаю.
Не было нужды уточнять, о ком шла речь: слон-патриарх с горного кряжа на краю долины Замбези навеки отпечатался в памяти у обоих.
– Обогнал нас не больше чем на час, – добавил Черут почтительным шепотом, словно вознося молитву.
– И ветер не меняется, – заметил Зуга так же тихо.
Он не сомневался, что когда-нибудь столкнется со старым знакомцем. Почти со страхом майор взглянул на небо: с востока тяжело наползали грозовые тучи, краткая передышка закончилась. Следующий натиск бури обещал быть свирепым – эти глубокие, четкие отпечатки скоро растекутся в жидкую грязь.
– Следы идут против ветра, – уточнил Зуга, стараясь выкинуть из головы угрозу дождя и сосредоточиться на охоте, собрав в кулак ослабленную лихорадкой волю.
Старый слон и его оставшийся спутник, похоже, не подозревали об опасности, иначе бы они не двигались против ветра. Однако жизненный опыт, накопленный долгими десятилетиями, рано или поздно заставит их повернуть, чтобы учуять возможного преследователя. Имела значение каждая минута, потому что, несмотря на слабость в ногах и дурман в голове, Зуга не желал упускать этот шанс: даже если они уже на сотню миль зашли в глубь страны Мзиликази и пограничные импи висят у них на хвосте, даже если часы, потраченные на охоту за двумя слонами, помешают экспедиции уйти из зараженного лихорадкой леса и кости незадачливых охотников сгложут гиены – уйти от такого следа невозможно! Зуга и Ян Черут принялись сбрасывать ненужное снаряжение: фляги не понадобятся, воды вокруг и так предостаточно, мешки с едой все равно пусты, а одеяла намокли. Укрыться на ночь можно за могучей тушей слона.
– Идите за нами, и побыстрее, – крикнул Зуга измученным носильщикам, бросая им свой ранец. – Если успеете, вечером набьете животы мясом и жиром.
Зуга рискнул всеми оставшимися у него силами, чтобы обогнать дождь и добраться до слонов прежде,
