которую любит. И отныне его место здесь.
Эту холодную, необычно снежную зиму мы провели перед каминами и под теплыми одеялами. Я поставила огромную кровать в моей спальне, и она заполнила собой почти всю небольшую комнату, даря нам тепло, комфорт, любовь. Следы от пули на боку Квентина превратились в круглые розовые отметинки чуть ниже ребер. Я не могла отделаться от мысли, что какое-то гигантское животное схватило его зубами, а потом отпустило.
Квентин устроился в нашем доме с такой же легкостью, как любой из Пауэллов, и очень быстро изменил его. Теперь посетители любовались нашим домом. Этот дом любил Квентина, и Квентин отвечал ему такой же любовью. Когда-то я приобрела новую сковородку для омлета, и теперь она мирно уживалась со сковородой моей бабушки. Так и усовершенствования Квентина, всегда бывшего поклонником прогресса, с легкостью вписались в привычную обстановку. Старый сержант Джонсон приехал к нам и привез ящики, чемоданы и корзины, не забыв и то круглое окно, о котором рассказывал мне Квентин. Мы поставили его на заднем крыльце и любовались им.
– И что я теперь буду делать в Нью-Йорке без тебя, капитан? – спросил Джонсон. – Ты имеешь хоть какое-то представление о том, чем будешь заниматься в этой дыре?
– Я подумывал о том, чтобы снять склад на территории фабрики Джона Тайбера. Буду собирать кое- какие вещи, необходимые для строительства, а потом продавать их.
– Ты хочешь начать бизнес с нуля?
– Только в том случае, если рядом со мной будет один мрачный тип, мой помощник, вечно ворчащий и орущий на меня, стоит мне поднять что-нибудь тяжелое.
– Давай снимай свой склад. Я тот, кто тебе нужен, и я буду на тебя работать. – Договорившись с Квентином, Джонсон отправился в Нью-Йорк, чтобы до конца зимы присматривать за домом Квентина и его квартирантами.
Квентин собирался сохранить эту собственность и нанять управляющего. Он не хотел выбрасывать на улицу своих жильцов, этих молодых художников и артистов, которым некуда было идти. Он намеревался повесить на здании табличку: “Ars gratia artis.[2] В память о Ричарде Рикони”.
Квентин становился сильнее, и я вместе с ним. Я распаковала ящики с банками для консервирования, которыми пользовалась еще моя мама, а затем и отец, хранившиеся в кладовке, и открыла банку с зеленым горошком, законсервированным папой в последнее лето перед его смертью. Я опускала в банку руку, ела мягкие зеленые горошинки, плакала и улыбалась. Папа и мама по-прежнему были со мной. Я помнила мимолетное объятие на кухне, шепот на ухо. Они вновь давали мне пищу, теперь, когда я вернулась домой не только телом, но и душой.
В ясный январский день, мы с Квентином поехали к источнику в Ридж-Маунтин и взяли с собой Эсме и Артура. Мы видели следы лап, но медведица и медвежонок не нашли нас, или мы их.
– Ты думаешь, они боятся людей после того случая с пистолетом?
Я кивнула.
– Надеюсь, что боятся. Ради их же блага.
– Они будут в безопасности, потому что боятся нас? – удивленно спросил Артур.
Я обняла его за плечи.
– Они будут в безопасности, потому что ты и Эсме позаботились о них. А медведи знают, что для них лучше. И все благодаря вам.
– Иногда так тяжело быть мужчиной, – заметил Артур, но тут Эсме улыбнулась ему, и мой брат приободрился.
Мы оставили их разглядывать беличье гнездо высоко на елке. Квентин взял меня за руку, и мы пошли на ту самую поляну, где мы с ним ждали спасателей. Он опустился на корточки и стал рассматривать следы от моего костра.
– Кажется, они останутся здесь навсегда.
– Так и было задумано.
Квентин притянул меня к себе, усадил рядом, и мы сидели обнявшись и смотрели на горы.
– Это самое потрясающее место для предложения руки и сердца, – заметил он. – Почему бы мне снова не спросить тебя?
Я смотрела на зимнее солнце, ослепленная им, потом повернулась к Квентину:
– Я жду.
– Урсула Пауэлл, ты выйдешь за меня замуж?
Квентин услышал тот же ответ, что и раньше, только на этот раз он смог улыбнуться мне.
Когда первые пурпурные крокусы пробились к солнцу в конце февраля, Квентин заказал машину досок и построил ограду вокруг второго, не законченного им медведя.
– Я собираюсь завершить работу, только зрители мне не нужны, – признался он. Квентин опустил сварочный щиток, вновь полетели искры. Он работал медленно и терпеливо, строил и перестраивал, на этот раз спрятавшись за забором из свежих еловых досок.
Анджела поторопилась приехать из Нью-Йорка. Мы с ней решили ничего не говорить Квентину и посмотреть, что у него выйдет на этот раз. Она показала мне скромное обручальное кольцо на левой руке.
– В моем-то возрасте быть помолвленной, – мрачно сказала она, качая головой. – И о чем только я думаю?
– Когда-нибудь вы станете бабушкой, – пообещала я ей, – так что вы просто обязаны служить хорошим примером.
