с торчащим посредине столом — никогда не назывался просто
Да, я был одинок в школе. И все из-за идиотских положений, в которые попадал потому, что родители искали во мне скрытые таланты. Мне хотелось дружить с ребятами, а на меня смотрели как на малого, чьим именем в будущем назовут одно из университетских зданий. Талант никак не хотел обнаруживаться, но я продолжал его искать. В результате ребята стали меня сторониться. Они постоянно наблюдали, как мой отец возит меня в университетскую физическую лабораторию или провожает на семинар по скорочтению. От меня ожидали небывалых достижений и потому побаивались. Потом я показал весьма средние результаты за год, и у ребят зародилось подозрение, что здесь что-то не так. Только настоящий талант — выдающийся спортсмен, например, — может позволить себе всех игнорировать в школе. Но парню со средними способностями, а может быть, и вовсе малоодаренному, чьи оценки попадают в нижнюю точку гауссовой кривой нормального распределения, лучше бы почаще проявлять дружелюбие и коммуникабельность. Я же этого не делал.
Когда пришло время интересоваться девочками, мои дела стали совсем плохи. В школе Святого Иоанна девочек не было, и подруг себе находили только самые смелые и предприимчивые парни. Эти настоящие лидеры, сорвиголовы, решались заговорить с девчонкой, стоя в очереди в кинотеатр или на боулинге. Главным объектом их внимания было «Святое сердце» — женская католическая школа, находившаяся в трех кварталах от нас. Ребята выделывали фокусы на своих велосипедах «ВМХ»[20] перед двухэтажным женским общежитием этой школы. Они целовались взасос на задних сиденьях припаркованных машин, под кроватями, на трибунах стадионов. А тому, кто не мог похвастаться такими приключениями, оставалось слушать их победные реляции и умирать от зависти, думая о том, как девичий язык забирается тебе в рот.
Возможно, и у меня могла появиться подружка из числа учениц «Святого сердца», если бы я решился приблизиться хоть к одной из них. Каждый вечер я проходил мимо их школы и видел, как они выстраиваются в очередь, ожидая автобусов: стоят по две или по три, заплетают друг другу косички и щебечут, обсуждая что-нибудь злободневное. Когда я шел мимо, их щебет затихал, и я спиной чувствовал, как они провожают меня взглядами. От отца я унаследовал черные волосы и задумчивый взгляд, от матери — высокие скулы, тонкий нос и бледную кожу. Выглядел я, должно быть, и нервным, и утонченным. Однажды из очереди на автобус чуть ли не выпихнули какую-то девочку. Она подошла и спросила меня, опустив глаза:
— Привет! А у тебя есть подружка?
— Что? — переспросил я как идиот, таким тоном, словно меня отвлекли от важных мыслей.
Девочка вспыхнула и убежала к своим хихикавшим подружкам. Больше никто из них со мной не заговаривал.
Как-то раз я решил, что пора избавляться от репутации отшельника, и пригласил к себе домой двух одноклассников. Они оба — Макс Сазерленд и Бен Торнберг — жили в близлежащем микрорайоне «Мэпл- Ридж». Их отцы занимались торговлей. В ту субботу, когда я позвал ребят в гости, мой отец попросил его не беспокоить и сидел у себя в кабинете, слушая Каунта Бейси.[21]
Макс был сообразительный паренек: он носил очки и возглавлял школьный дискуссионный клуб. Бен же, наоборот, был туповат. Все утро мы с ними играли в саду: раскачивались на ветках и прыгали с них вниз, и к полудню сильно проголодались. Явившись на кухню, где мама что-то пекла в духовке, я объявил:
— Мы умираем с голоду!
— Да неужели? — спросила она, а потом открыла духовку и вытащила две буханки горячего хлеба.
— Никогда не видел такого хлеба, — сказал Бен.
— Какого такого? — переспросила мама.
— Ну, из печки.
— А моя мать не умеет готовить, — пожаловался Макс. — Мы все время едим бобы прямо из банки.
Он вытер руки о футболку.
Мама поставила хлеб на стол и сняла варежки-прихватки.
В этот момент из отцовского кабинета донесся особенно громкий джазовый пассаж.
— Вы сэндвичи есть будете? — спросила мама.
— С большим удовольствием, миссис Нельсон, — стараясь быть любезным, ответил Макс.
Мама покосилась на него: по интонации, с которой он это сказал, можно было решить, что он с ней заигрывает, хотя на самом деле председатель дискуссионного клуба просто пытался показаться обходительным. В конце концов, он учился только в шестом классе.
— Натан, отнеси-ка отцу пару кусков хлеба с вареньем, — распорядилась мама. — Он уже три дня оттуда не выходит, и одному богу известно, чем он там занимается. Скажи ему, что я прошу хотя бы присылать мне иногда почтовые открытки.
Она положила на тарелку толстый кусок хлеба и щедро налила варенье, а рядом пристроила столовый нож. Я взял все это и стал подниматься по лестнице. Макс и Бен робко держались позади; до этого они видели моего отца только однажды, мельком и с большого расстояния. Я постучал в дверь так, чтобы мой стук был слышен, несмотря на музыку. Ответа не последовало. Тогда я толкнул дверь. В комнате было темно. Только сверху, из окошка в крыше, сюда проникал пыльный луч света, как бы деливший кабинет надвое. Повсюду стопками валялись книги и пластинки. На письменном столе выстроились в идеально ровную шеренгу бутылки без наклеек, очевидно с домашним пивом. В углу дребезжал работавший на керосине обогреватель. На видавшем виды проигрывателе крутилась долгоиграющая пластинка Каунта Бейси. Отец сидел к нам спиной. Он был в майке и плохо сидящих слаксах, а его босые ноги покоились на подоконнике. Перед ним на стене висел прикнопленный лист бумаги, почти чистый, только в самом центре было нарисовано несколько каракуль.
— Пап! — позвал его я.
Он повернул к нам голову. В полумраке комнаты резко выделялись белки его глаз.
— Кто там? — спросил он.
— Мы тебе хлеба принесли, — ответил я.
— Он очень горячий, прямо из печки, — добавил Бен, одолевая комок в горле.
— А, отлично! — сказал отец, жестом приглашая нас войти.
В кабинете стоял острый запах немытого тела и чувствовалась пивная вонь.
Я поставил тарелку на стол и собрался уходить.
Отец поднялся и потер руки.
— Ну а вы, ребятки, чем занимаетесь? — спросил он, подходя к столу.
— Мы по большей части занимались диверсионными операциями в саду, — ответил Макс.
Он даже сделал шаг вперед, чтобы отец мог его получше рассмотреть.
— Бесстрашные воины! — тоном благословения ответил отец.
Он взял ломоть хлеба и оглядел его снизу. Затем разломил, опустил половину в варенье и отправил в рот.
— А над чем вы работаете? — спросил Макс.
— Я? Ну, я пытаюсь соскоблить плесень с парочки старых формул теплового рассеяния.
— А можете рассказать подробнее? — продолжал расспрашивать Макс, пряча руки за спину.
— Брось! — сказал я ему. — Пошли вниз, поедим.
Отец, не обращая на меня внимания, охотно принялся объяснять:
— Я пытаюсь свести расплав активной зоны Солнца к определенному численному значению, используя для этого кривую потенциального теплового рассеяния.
Губы его были испачканы вареньем.
— То есть, другими словами, вы пытаетесь предсказать, когда Солнце взорвется? — спросил Макс.
