волны звука и криков, а они заняли место в центре линии, на возвышении, откуда можно было видеть все поле битвы.
Над ними возвышались штандарты, яркие, золотые, с многоцветными шелковыми кисточками, за их спиной сотня храмовой стражи. Хай посмотрел на эту когорту, на блестящее на солнце оружие и шлемы, и подумал, что это хорошие солдаты, с ними хорошо идти в последнюю битву, хорошо умирать.
Он развязал шлем и снял его с головы, держа на сгибе руки.
– Вина сюда! – крикнул он, и подносчики заторопились с чашами и амфорами. Это было лучшее вино из запасов Хая, густое и красное, как кровь, которая скоро окропит поле.
Хай приветствовал офицеров поднятой чашей, потом повернулся к Ланнону. Они долго смотрели друг на друга.
– Лети для меня, Птица Солнца, – негромко сказал Ланнон.
– Рычи для меня сегодня, Лев Опета, – ответил ему Хай, и они выпили, и разбили свои чаши, и в последний раз смеялись вместе. Окружающие услышали их смех, воспрянули духом и посмотрели на север.
Манатасси появился в середине горячего ясного утра. Он заполнил всю равнину от утесов до озера. Он шел, распевая пятьюста тысячами глоток, и ритмичный топот его ног и грохот оружия звучал, как небесный гром. Он шел ровными рядами, у каждого воина было пространство для сражения, но ряды сзади напирали на передние, готовые закрыть любую щель в линии, создавая единый неразрывный фронт.
Он шел бесчисленными рядами, и не было ему конца, и пение его звучало зловеще и приглушенно.
Он шел, как медленно и равномерно движется по земле тень грозового облака, Он шел темный, как ночь, и многочисленный, как трава в поле, и пение его становилось все более и более угрожающим.
Хай надел на голову шлем и затянул ремень. Снял чехол с топора и смотрел, как на миллионах ног приближается Манатасси, похожий на гигантского черного зверя, покрытого пеной перьев головных уборов, и в черноте, как многчисленные глаза, блестели копья.
Никогда в жизни не видел он ничего, сравнимого с Манатасси в его полной силе. Достойный враг для последней битвы, подумал он, потому что нет бесчестья в поражении от такого врага.
Манатасси неспешно накатывался на ориентиры, которые наметил Хай, чтобы измерять расстояния: 200 шагов, 150 – и пыль от миллионов ног поднялась, как облако дыма, над ордой, закрыв ее, и из этого облака бесконечными рядами стал выходить Манатасси.
У Хая пересохло во рту, кровь быстрее побежала по жилам. Он высоко поднял топор и посмотрел влево и вправо, чтобы убедиться, что все командиры лучников увидели его сигнал.
Сто пятьдесят шагов, черная волна приближается, пение опять изменилось, оно превращается в кровожадный крик, высокий вопль, от которого застывает кровь. Хай почувствовал, как волосы его встают дыбом, внутренности его, казалось, падают куда-то вниз.
Они приближались, топая, ударяя копьями о щиты, их головные удоры колебались, а Хай стоял с высоко поднятым топром.
Сто шагов. Хай опустил топор, и сразу воздух заполнился звуками, похожими на свист крыльев диких уток в полете.
Лучники встали и выпустили стрелы в черное множество, и из этой черноты донеслось рычание, рычание зверя, но копья и стрелы как будто свободно пролетали сквозь ряды: все щели в них мгновенно заполнялись, а павшие скрывались под ногами тех, кто проходил над ними.
Легкая пехота Хая растаяла, отступила за тяжелую, и Манатасси всей силой навалился на центр.
Казалось, его ничто не остановит, удар слишком силен, слишком широк, глубок, тяжел. Он должен прорвать эту линию блестящих шлемов.
Невероятно, но чернота больше не двигалась вперед, она громоздилась, как затор в реке. Задние напирали на передних, ограничивали их свободу действий, превращая их в тесную бьющуюся массу, бросая на колючую металлическую изгородь – передний фронт Хая.
И вот она покатилась назад, как откатывается волна прибоя.
Мгновенно копейщики выступили сквозь щели в рядах тяжелой пехоты и начали атаковать отходящих, и до Хая ясно доносились возгласы центурионов вдоль всей линии.
– Закрыть здесь!
– Сюда копья!
– Заполнить брешь!
– Сюда людей! Сюда людей!
Манатасси откатился, собрался, как волна, и снова устремился вперед, ударил, выиграл ярд пространства и снова откатился, снова собрался, снова двинулся вперед, набирая инерцию, и снова ударил в центр Хая.
В полдень Ланнон и Хай были вынуждены отойти со своего наблюдательного пункта, схватка подступила к ним вплотную. Штандарты отошли назад.
Через час после полудня Хай ввел свои последние резервы, сохранив у себя под рукой только храмовую стражу вокруг боевых штандартов. По-прежнему черные волны с ужасным неизменным ритмом били в линию, как океан, обрушивающийся на берег.
Хай отступал перед ними медленно, каждый раз лишь настолько, чтобы восстановить линию. Она теперь стала совсем тонкой, казалось, каждый очередной удар прорвет ее, но она держалась.
Теперь они находились в нижнем городе, сражались на улицах, и Хай перестал видеть всю битву в целом. Перед ним была лишь узкая улица, перегороженная легионерами, которые удерживали удары черной волны.
Впервые за день Хай сам был вовлечен в битву. Небольшая группа черных воинов с дикими взглядами прорвалась сквозь ряд прямо перед ним, они блестели от пота и жира, их лица в полосках белой охры, от этого они казались чудовищными и нереальными.
Хай быстро порубил их и приказал взводу храмовой стражи заткнуть образовавшуюся брешь.
Он знал, что битва вышла из-под контроля. Они с Ланноном изолированы в кольце сражающихся, способные руководить только теми, кто их слышит.
С отдаленного участка битвы послышался звериный вопль торжества, Ланнон схватил Хай за плечо и крикнул ему в ухо: «Они прорвались!» Хай кивнул.
Порядок в сражении кончился, сквозь многочисленные бреши во фронте устремились враги. Теперь разгром. Чуда не произошло – последняя битва проиграна.
– Назад в храм? – закричал Ланнон, и Хай снова кивнул. Армии Опета больше не существовало, она превратилась в сотни изолированных групп отчаявшихся людей, прижатых плечо к плечу и спина к спине в своем сражении, сражении, в котором не будет сдавшихся и пленных, и прекращение которого – только смерть.
Они собрали вокруг себя храмовую стражу и двинулись назад по улицам, сохраняя порядок и обращая к врагу сплошную стену щитов.
Теперь орды Манатасси были у них и в тылу, между ними и храмом. Они подожгли нижний город, и пламя быстро разгоралось. Улицы, по которым проходил Хай, были забиты испуганными горожанами и группами окровавленных воинов. Отряд Хая проходил мимо, образовав строй черепаху, не обращая внимания на наскоки черных воинов сзади и на окружающий их дым.
Главные храмовые ворота открыты и не защищены. Охрана разбежалась, храм пуст и тих. Хай с десятью людьми удерживал ступени, пока Ланнон закрывал ворота, и в последний момент Хай со своими людьми проскочил в них.
Они отдыхали, облокотивишись на окровавленное оружие, расслабляли ремни шлемов, вытирали пот с глаз.
– Восточные ворта? – спросил Хай у Ланнона. – Они охраняются? Ты послал людей закрыть их?
Ланнон в отчаянии смотрел на него, его молчание красноречиво ответило Хаю.
– Вы и вы! – быстрым движением руки Хай отобрал группу. – За мной! – Но было уже поздно. Сквозь меньшие ворота в помещение храма устремились черные воины.
– Черепаха! – закричал Хай. – В пещеру! – Они снова образовали черепаху и двинулись, как броненосец с металлическими чешуйками, к входу в пещеру, а воины сновали вокруг, не в состоянии пробить щит. Их окружал дым горящего города, душил их, ослеплял.
