– Не будем торопить события! – Селецкис налил себе еще чашку кофе. – Я давно имею дело с торговлей, знаю, что между мелкими отступлениями от закона и мошенничеством огромная разница. Например, сегодняшний план они перевыполнили, но хороший директор обязан думать о завтрашнем дне, горторг требует от него ритмичной работы. И вот в конце дня они подводят черту и работают как бы в счет будущего. Это, конечно, жульничество, но не такое уж тяжкое преступление.
– А чем вы объясните комбинацию с подписями?
– А кто его знает! Может, они получают премиальные за выгодные сделки, а нераспроданные вещи рассматривают как брак. Возможно, директор захотел оставить этот таз для себя и поэтому не стал ставить свою подпись… Как бы там ни было, теперь мы можем поговорить с товарищем Гринцитисом более серьезно.
Наконец, официант принес счет. Заметив, что тетушка Зандбург роется в сумочке в поисках очков, он улыбнулся.
– Можете не проверять. Убытки старшего лейтенанта Селецкиса заведующий залом подсчитывает лично. В нашем предприятии работают не самоубийцы… Простите, вон те подростки не вас поджидают? Я их не впустил.
Пытаясь привлечь внимание тетушки Зандбург отчаянными жестами, перед дверью топтались Кобра, Янка и Рудис; их вид и в самом деле не очень подходил для ресторана первого разряда: замызганные сандалии, перепачканные джинсы, намокшие спортивные куртки.
– Бедняжки, наверно, продрогли до костей! – доброе сердце тетушки Зандбург сжалось от сочувствия. – Товарищ обер, принесите горячего чаю и самое большое шведское ассорти! Это же переодетые киноактеры, мои коллеги, разве вы не видите!
Не будучи «самоубийцей», официант поспешно отправился на кухню. Усадив ребят напротив себя, тетушка Зандбург деловито распорядилась:
– Рассказывайте! Потом вместе решим, заслужили вы обед или не заслужили.
– Пытки запрещены, – отшутился Рудис, но Янка обиделся по-настоящему. Вытащил из кармана горсть размякших, помятых конфет и сердито отрезал:
– Если надо, можем еще и вас угостить.
Кобра не принимала участия в пикировке. Всю обратную дорогу она предвкушала момент, когда другие, затаив дыхание, будут слушать сообщение о результатах разведоперации. Однако ей удалось обойтись без приукрашивания, и она почти слово в слово передала то, что услышала от старой рыбачки.
Эффект и в самом деле был потрясающим. Тетушка Зандбург даже рот разинула, чтобы лучше слышать. Яункалн от волнения едва не сломал чайную ложку – так он был разочарован несоответствием действительности и версии, придуманной вчера. Выражение глаз Селецкиса говорило о том, что он пытается на это дело взглянуть под новым углом зрения.
– Ах, брандахлыст он эдакий! – тетушка Зандбург дала волю справедливому возмущению. – Обрюхатил девицу и теперь откупается, чтобы молчала про его внебрачного ребеночка. Он ведь боится Викторию как черт ладана. И откуда только деньги берет?
– Когда найдем ответ на этот вопрос, можно будет считать, что преступление раскрыто. Наверно, на каждой «Сикуре» рублей с полсотни можно заработать, – задумчиво проговорил Селецкис.
– Но по понедельникам он всегда ездит в Ужаву, – добавил Яункалн.
– Именно потому! Какой же дурак станет скупать самолично подделанные вещи? И ход с заранее оставленными директору подписями тоже очень хитрый – гляди, мол, какие подлости творят за спиной у простофили…
– Значит, вы думаете, остается только арестовать Мендериса?
– Вы правы, пока я действительно только думаю, – ответил Селецкис. – Наши допущения основаны на непроверенных разговорах и на собственных гипотезах. С тем же успехом можно допустить, что он покаялся в своем грехе жене и теперь добровольно платит алименты, чтобы избежать скандала.
– Вы Викторию не знаете! – запротестовала тетушка Зандбург.
– Зато ее знаете вы. Поэтому пойдите с Яункалном и поглядите, как она живет. Разумеется, все должно быть очень деликатно. Я тем временем соберу сведения в Ужаве. А в пять часов встретимся и пойдем в комиссионный магазин. Вполне официально!
По данным загса, Виктория Мендере была на четыре года моложе своего супруга, который собирался отпраздновать свое пятидесятилетие. Однако выглядела она гораздо старше, поскольку давно уже не ухаживала за лицом, не делала прически, не следила за руками. Виктория Мендере полагала, что у замужней женщины есть более важные обязанности: растить детей, ухаживать за мужем, вести домашние дела. Детей у нее не было и никогда уже не будет, муж – благодаря многолетнему режиму тирании – приучен к дисциплине, и теперь можно было все силы направить на украшение быта: под красотой же Виктория Мендере подразумевала идеальный порядок.
Потайную щеколду садовой калитки тетушка Зандбург обнаружила со сноровкой бывалого детектива. Они вступили на территорию образцово распланированного хозяйства, где все находилось строго на своем месте: и клумбы с тюльпанами и гвоздикой, отгороженные бордюром из половинок кирпича, и плантации роз, и сектор ягодно-овощной; между выложенными цементной плиткой дорожками зеленели прямоугольные газоны, посреди которых возвышались поливочные приспособления, и были бы тщетны поиски местечка, где можно поставить шезлонг или просто поваляться на траве и позагорать. По внутреннему распорядку в доме мадам Мендере отдыхать полагалось только в гостиной на диване.
– Как это вы без предварительного звонка? – ответив на приветствие, упрекнула визитеров Виктория Мендере. – Я испекла бы пирог или хотя бы прибралась в доме. Муж сегодня тоже вернется поздно, по понедельникам у него самая горячая работа.
Заметив, что хозяйка не отводит глаз от его перепачканной обуви, Яункалн попросил:
– Может, у вас найдутся лишние тапки, не хочется пол марать.
– Ах что вы, что вы!.. – Мендере, наконец, позволила им пройти в коридор и быстро отыскала две пары домашних туфель. – Просто, чтобы вы себя лучше чувствовали, только ради этого. Я, например, ужасно мучаюсь, если, придя с улицы, не могу сразу переобуться; мне кажется, я бог знает какую инфекцию несу в дом.
Квартира сверкала чистотой, и Яункалн не мог себе представить, какой блеск тут еще можно было навести, разве что снять белые пикейные чехлы в гостиной.
– Эмиль мой тоже уверяет, что это старомодно, – Мендере словно прочитала его мысли. – Но он не так много зарабатывает, чтобы ежегодно менять на креслах обивку.
Обстановка квартиры не наводила на мысль о скудости доходов хозяина. Скорее напротив: ее смело можно было назвать выставкой достижений мендеровского хозяйства или экспозицией образцов продукции заграничных фирм. Даже мягкая накидка, защищавшая экран телевизора от солнечных лучей, рекламировала знаменитые игорные дома средиземноморского побережья. Буфет, стеклянный шкаф, полированная витрина были до предела набиты хрусталем, сервизами, кубками, фужерами и рюмками, дорогими безделушками. На почетном месте красовалась дюжина книжек, чей по-военному строгий ранжир с двух сторон поддерживали два фарфоровых филина.
– Это визит вежливости, – усевшись в кресло, пояснила тетушка Зандбург повод неожиданного вторжения. – Теодор Яункалн приступает к работе в милиции и теперь будет заботиться о порядке в нашем городе, поэтому, я считаю, ему надо аккредитоваться в лучших домах Вентспилса. С вашим мужем я его познакомила еще позавчера, Эмиль, наверно, рассказывал…
– Разве он мне когда что рассказывает? – нахмурилась Виктория. – Да я и не спрашиваю. Настоящая женщина никогда не суется в служебные дела мужа, у меня от своих забот голова идет кругом… Неужели вы и чаю не попьете, мой Эмиль вчера принес такой шикарный электросамовар. Ни за что не скажешь, что не настоящий, тульский, а из Гонконга.
Яункалн обратил внимание на то, что по меньшей мере половина вещей, составлявших предмет гордости Мендерисов, не представляла настоящей ценности, а была лишь искусной имитацией, серийной продукцией индустрии сувениров. В том числе и никелированный пистолет, красовавшийся в буфете между штампованным японским Буддой и пластмассовой маской африканского военного божка, тоже, наверно, был превосходно сработанной зажигалкой. Он встал, отодвинул стекло, затем спросил:
– Разрешите взглянуть?
