архитекторов в ужас, но странным образом очаровывавшим моряков, не обладавших тонким художественным вкусом, потому что каждый видел в нем частичку того, к чему привык у себя дома.
Лабиринт помещений странно усилил тревогу Расмы. Она просто не могла себе представить, с чего начать свой разговор с подругой. Ева была на два года старше Расмы; в университете они сдружились на комсомольской работе. Сейчас ее смущала просьба отца и Яункална: выудить у Евы интересующие милицию сведения об обстоятельствах пропажи ее паспорта, почему-то казавшиеся Тедису подозрительными. Спросить ее об этом напрямик тоже не хотелось. Ева еще вдруг догадается, что Расма действует по заданию милиции, и больше не поверит ей ни одной из маленьких тайн, обычно составляющих суть бесконечных разговоров девушек.
Даже в этот тихий утренний час в клубе было удивительно многолюдно. Да, о тишине тут не могло быть и речи, поскольку в зале репетировал танцевальный оркестр, старавшийся избытком громкости сгладить недостатки в исполнении. Репертуар, как показалось Расме, был локально-патриотический – экспортные варианты песенок Раймонда Паула, Александра Кублинского и Улдиса Стабулниека, которые исполняла на ломаном немецком языке платиновая блондинка.
Почти столь же шумно протекало и совершение формальностей, связанных с передачей смены буфетчицами. Кастаньетами стучали счеты, пустые бутылки звенели, как тамбурины, голоса официантов хриплостью напоминали о Луи Армстронге, да и высказывания их по поводу битой посуды цветистостью не уступали текстам модных песенок.
Весь этот гвалт, конечно, заполнял и второй этаж, где добавлялся еще сухой перестук бильярдных шаров и мячиков настольного тенниса. Но похоже, все это ничуть не беспокоило посетителей библиотеки: моряки разных национальностей рассеянно перелистывали переведенные на английский и испанский языки брошюры или фотоальбомы, посвященные Празднику песни. Они ожидали, когда их поведут на экскурсию по историческим местам города, о которой извещало желающих объявление на доске.
– Вот здорово, что пришла, мой актив опять прибыл не весь! – воскликнула Ева. – Поможешь мне провести экскурсию.
Она не выказала ни малейшего удивления, как если бы рассталась с Расмой всего неделю назад и заранее договорилась о встрече.
– Да что ты! Я сама всего второй раз в жизни в Вентспилсе, – чмокнув подругу в щеку, запротестовала Расма.
– Ничего! Поедешь с нами как экскурсант и будешь крепить дружбу между народами умными вопросами и восторженными воплями. Я посажу тебя рядом с боцманом-итальянцем, он сносно говорит по- французски… Да, вот так я тут и кручусь – покоя нет ни утром, ни вечером. Если этим летом мне не дадут отпуска – осенью ноги протяну, вот увидишь.
Бросив взгляд на Еву, Расма поняла, что оснований для серьезного беспокойства о здоровье тем не менее нет.
– А как у тебя с так называемой личной жизнью? Мне говорили, ты приплыла в тихую гавань супружества?
– Думаешь, это было просто? Нет, я не имею в виду жениха найти, их тут пруд пруди, а саму свадьбу. Я тут выкинула номер. А мой избранник ревнив как черт – они, моряки, все такие. Мотаются по белу свету, а про нас думают невесть что… Пошли, кофе выпьем. Я тебе расскажу, это чистый детектив… Ты пьешь этот коричневый безразмерный порошок?
Спустя несколько минут в чашках на маленьком столе дымился растворимый кофе. И Ева Лукстынь, забыв про иностранных моряков и все еще не явившихся активистов клуба, принялась с увлечением рассказывать. Впечатление было такое, будто все эти месяцы она только и поджидала Расму, чтобы иметь возможность наконец поведать кому-то свою тайну, и поэтому говорила с явным наслаждением.
– У меня тут жизнь – не соскучишься, ты сама в этом убедишься, когда начнешь работать в нашем клубе; поклонников и танцулек скорее чересчур много, чем мало, и если тебе еще доставляет удовольствие съесть мороженое, выкурить сигарету и пропустить рюмочку – то я тебе скажу!.. Но нельзя же из-за этого забывать старых друзей? Еще начнут говорить, что, мол, загордилась. Так я однажды закатилась на именины к школьной подруге Сильве. Она теперь живет в Ужаве и работает в аптеке. Не потому, что такая уж она мне близкая подруга, но просто неловко было отказаться. Очень скоро мне пришлось горько пожалеть: там собрались, наверно, самые завзятые кутилы со всего района и без конца несли всякую пошлятину. Да и с Сильвой больше не могла я найти общего языка, она еще до начала вечеринки как следует выпила. И представь себе, это к тому же было нечто вроде смотрин. Ты полюбовалась бы на отца ее внебрачного дитяти! Я на ее месте скорее положила бы к себе в постель жабу, чем такого – ни рыба ни мясо. Я решила уйти по-английски, улизнуть незаметно. А ко мне стал клеиться один из гостей, такой скользкий тип, словно угорь. Хорошо еще, что он хоть на ногах крепко держался. Все-таки лучше, чем одной через лес бежать на станцию. На дворе осень, темно, как в бутылке от Рижского бальзама. Мой провожатый сперва был вполне джентльмен, взял за локоток, потом стал руки распускать и довольно-таки нагло. Пригрозила ему, что буду кричать, – он не унимается. Кое-как вырвалась и убежала, даже, кажется, лицо ему поцарапала: утром гляжу – два ногтя поломаны. И еще не нашла свою сумочку с паспортом, служебным удостоверением и косметикой. Ты представляешь?! Сперва думала, забыла у Сильвы, ждала день, другой, а она все не звонит. Даже паспорт никто не подкинул в почтовый ящик, как это делают добропорядочные жулики. Наверно, потеряла в лесу, когда отбивалась от этого хама. А Эгону своему я даже заикнуться не смею, что влипла в такую историю. В заявлении в милицию написала, что паспорт посеяла в поезде, что из-за этого может сорваться свадьба, и мне выдали новый… Как по-твоему, он хотел меня изнасиловать?
– Все может быть, – безразлично ответила Расма, поскольку сейчас ее больше заботило, как бы не растерять в памяти детали рассказа Евы о ее злоключениях.
– Ева, все адамы уже в автобусе, – просунула в дверь голову какая-то активистка. – Можем ехать.
Место рядом с боцманом-итальянцем было уже занято, и Расме пришлось сесть в последнем ряду, где было жарко и трясло. Зато отсюда был прекрасно слышен голос Евы, усиленный репродуктором и сообщавший на английском языке интереснейшие сведения о достижениях вентспилсских строителей за последний год по сравнению с довоенными показателями.
Путь в музей рыболовства преградил сержант милиции, приказавший свернуть на другую улицу для объезда. Однако стоило Еве сказать ему несколько слов, как он поднес руку к козырьку, широко улыбнулся пассажирам и выпалил:
– О’кэй!
– На территории музея киносъемки. Пообещала, что мы будем держаться сторонкой, – пояснила Ева.
Разумеется, они направились прямиком на съемочную площадку – кому не охота поглазеть, как творят современные сказки. В рыбацком домике, временно служившем гримерной, парикмахерша прилаживала к прическе героини фильма смоченный фиксатуаром шиньон.
– Вы уж лучше облейте меня прямо из ведра, только не нахлобучивайте на голову этот мокрый парик! – канючила актриса, чьи собственные волосы красотой не уступали накладным.
– Поскорей, пожалуйста, поторопитесь! – нервничал ассистент режиссера. – У Зигиса кончился хлеб для чаек.
У края площадки стоял могучего телосложения мужчина и, подкидывая в воздух хлебные крошки кружившим над ним птицам, удерживал живой реквизит от соблазна разлететься на поиски рыбешки..
– Чего ты их тут прикармливаешь, эта погань весь халат мне загадила, – раздалась жалоба из другой лачуги.
У Расмы замерло сердце – это же голос бабушки, это ее интонация вечного недовольства! Из овина вышла Рената Зандбург в короткополом, старинного покроя капоте, увидала застывшую от изумления внучку, но сама не смешалась ни на миг.
– У каждого свое задание. Тебе надобно прощупать Лукстынихину невестку, а мне, может, необходимо проследить за главным режиссером. В кино порядочному человеку в закоперщики ведь не выбиться.
Расма вовремя удержалась от критики подобного взгляда. Стоит ли бабусю лишать удовольствия, может, оно последнее в ее жизни. Ей приходилось читать о старых англичанках, которые в преклонном возрасте вдруг бросают на произвол судьбы своих внучат и собачат и отправляются путешествовать.
