— К черту, Дима! — улыбнувшись, ответил по традиции Борисов и удивленно спросил: — А ты почему не в постели?
— Не могу лежать, когда вы… все ребята в боях, — с трудом выговорил тот. — Ангина, что? Пройдет! Вот вы… Будь там повнимательнее, Миха! Вернись живым!
Дружеская забота тронула замкомэска. Он резко обернулся к командиру звена, схватил его за плечи, встряхнул:
— Ты что, Кузьмич? Впервой летим на корабли, что ли? Дадим прикурить этому «Шееру», будь уверен! Счастливо, друг! — Борисов еще раз обнял летчика и, дружески помахав рукой, твердо шагнул к трапу.
Два торпедоносца с двумя топмачтовиками в прикрытии четырех истребителей взяли курс на юго- запад.
Над морем опять держался туман. На Балтике туманы почти постоянны, недаром ее зовут туманной. Они занимают огромные площади и стоят, не двигаясь, сутками, а то и неделями. Но только над водой. Получалась любопытная картина: над берегом было безоблачно, сияла солнце, а рядом, в трех-пяти километрах — к воде плотно прижималась парообразная масса, верхняя граница которой достигала трехсот и даже пятисот метров.
Пилотировать самолет над туманом всегда сложно, но штурману вести группу еще труднее. Рачков научился определять направление, и скорость ветра по мелким признакам на поверхности моря — по волнам, пене, ветровым дорожкам. Туман все это скрыл, и потому уточнить вектор ветра, то есть его направление и скорость, необходимые для штурманских расчетов, в полете не удалось. А не зная ветра, очень трудно обеспечить надежность самолетовождения и точные данные для торпедометания.
И все же Рачков вывел группу в расчетный квадрат моря. Вражеские корабли обнаружили сразу; они шли походным строем-ордером всего в двух-трех километрах от кромки тумана. Впереди всех уступом следовали три больших тральщика. За ними — эскадренные миноносцы и дальше в окружении миноносцев и сторожевых кораблей возвышались громады двух крейсеров. Распустив белые буруны, немецкая эскадра торопилась на запад. Истребителей над ней не было.
— Миша! Это не «Шеер»! Это серьезнее! Тяжелый крейсер «Принц Ойген», а за ним легкий крейсер «Лейпциг»! — уточнил Иван Ильич. — Я был прав, в одиночку такие не ходят!
Борисов оглядел свою малочисленную группу, сказал:
— Принц — так принц! Все равно. Бьем по нему! — и подал в эфир команду. — Внимание, соколы! Удар наносим по головному! Богачев! Мне мешает эсминец! Займись им! Атака!
— Вас понял! Атакую?
Михаил развернул группу и, прижимаясь к верхней кромке тумана, внезапно выскочил на врага: «яки» ушли на высоту, а торпедоносцы крыло в крыло мчались на громады кораблей.
Немцы, как видно, меньше всего ждали появления советских самолетов с северной стороны. Вражеские зенитчики опомнились лишь тогда, когда вырвавшиеся вперед топмачтовики открыли огонь по кораблям охранения. Сначала ответили дежурные орудия, но с каждой секундой в бой включались все новые и новые установки, и вскоре все палубы, борта, крылья мостиков всех кораблей опоясались бешеными вспышками и дымами. Тотчас от орудий до самолетов протянулись, сплетаясь в замысловатую сеть, многие десятки цветных трасс. Вода покрылась частоколом всплесков. Воздух перед машинами зачернел клубами взрывов.
Во многих боях побывал Михаил Борисов, видел разную плотность огня. Но такую встретил впервые: гитлеровцы стреляли расчетливо, прицельно. Машину Борисова то и дело встряхивало, и она, казалось, трещала и стонала от пронизывающих ее крылья огненных шариков малокалиберных снарядов и пуль. Но летчик, сжав штурвал, уперся ногами в педали управления, маневрировал самолетом, упрямо продирался вперед. И вышел-таки на дистанцию торпедного залпа! Махина фашистского крейсера, его острый приподнятый нос уперся в нужную риску прицела, и торпеда, подчиняясь воле летчика, соскользнула с держателей и ушла в воду. А Михаил излюбленным приемом бросил машину вниз, успев заметить, как нос крейсера стал энергично поворачиваться в сторону — корабль пытался уклониться от торпеды.
Как эхо, в телефонах прозвучали доклады штурмана и радиста о том, что торпеда пошла. То же подтвердили истребители, наблюдавшие за ходом боя с высоты. Но Михаил не вслушивался в эти доклады, не задумывался над ними, все его внимание, воля, действия были сосредоточены на одном: как бы быстрее вырваться из этого адского переплета, достичь свободного от зенитного огня простора, и он, энергично двигая рулями, бил по зенитным расчетам миноносцев, по дымящим трубам сторожевиков, пронесся над другим миноносцем и освободился наконец от трасс.
Всего сорок секунд длилась эта дерзкая атака, но, уйдя в безопасную зону, Борисов почувствовал на спине струйки сбегающего пота.
Он вытер лицо рукой и оглянулся. Четкий строй кораблей распался. Расстояние между тральщиками, эсминцами и следующими за ними крейсерами заметно увеличилось. Второй крейсер вышел из кильватера и почти поравнялся с головным. Бурун у головного пропал. Но «Принц Ойген» не тонул.
— Уклонился-таки, гад!.. Хотя!.. Миша! Он потерял ход!..
— Командир! Эсминец тонет!.. Справа вижу большую группу самолетов! Идут, похоже, сюда!
— Демин! Надо смотреть внимательнее! — сделал замечание радисту летчик, — Это не вообще самолеты, а наши «горбатые»!
Да. С востока к месту морского боя приближались «ильюшины». Очень хотелось Борисову посмотреть, как пройдет атака у штурмовиков, но им уже овладело беспокойство за ведомых, за Сашу Богачева. Занятый поединком с зенитками противника, Михаил в этот раз не имел возможности следить за действиями подчиненных, не знал, где они, и потому прервал разговоры в экипаже!
— Где наши самолеты? Где Богачев?
Над головой уже повисли вернувшиеся с высоты «яки». Слева приближался всего один торпедоносец. Где же остальные?
— Командир! Нашего самого левого сбили еще в начале. Я видел, как он упал между кораблями…
«Самого левого…» Кто он? В спешке Борисов не запомнил даже фамилии ведомого летчика, не знал, из какой он эскадрильи — из первой или из второй?..
— А где Сашка! Где Богачев?
Машины Александра нигде не было видно. Михаил набрал высоту — обзор увеличился. Но вокруг по- прежнему пусто. Только слева клубилась ослепительно белая стена тумана.
Напрасно командир группы и его радист без конца вызывали на связь экипаж Богачева. Саша летел в том же районе, держал курс к своим берегам, но на позывные ответить не мог; обе радиостанции на его самолете были разбиты. Случилось это уже после сброса торпеды — в носовую часть фюзеляжа самолета попал крупнокалиберный зенитный снаряд. Он разворотил плиту защитной брони. Ее осколками летчика ранило в голову. Обливаясь кровью, Александр одной рукой держал штурвал, другой прижимал бинт к ране на голове, продолжая лететь на северо-восток.
Борисов с помощью истребителей наконец разыскал самолет друга. Торпедоносцы и «яки» пристроились к поврежденной машине и сопровождали ее до аэродрома. У Александра Богачева хватило сил посадить полуразбитую машину на летное поле. В конце пробега он успел выключить зажигание и потерял сознание.
В тот же день летчика специальным рейсом отправили в ленинградский госпиталь. От большой потери крови состояние Богачева было тяжелым.
Расстроенный ранением Богачева, опасностью, нависшей над его жизнью, Михаил Борисов рвался в бой, чтобы сквитаться за раненого друга.
Погода испортилась, пошли частые дожди. Такую погоду любили капитаны гитлеровских судов; хмурое дождливое небо ничем им не грозило. Упирая на это, Борисов добился разрешения слетать на свободную охоту. Взяв с собой экипаж Ивана Репина, он вылетел в крейсерский полет в тот же район моря, где они дрались накануне с тяжёлым крейсером. И не ошибся; там тем же курсом на запад продвигался большой караван из четырех транспортов с кораблями охранения. В середине колонны возвышался двухтрубный «восьмитысячник» необычных очертаний. Присмотревшись, Михаил убедился, что то был пассажирский лайнер. Он решил топить его. В квадратах моря, где шел конвой, лил сильный дождь. Это
