угрожал мне ружьем, как он застрелил своего лучшего друга для того, чтобы защитить меня… Я сидел на кровати брата, думал обо всем этом, рыдал и чувствовал непереносимую боль и удушающее в сердце горе…
Джекоб был невинен как ребенок. И совсем не важно, что Сара говорила о случайности всего происшедшего, о самообороне, об отсутствии выбора… несмотря на все это я, только я был виновен в смерти брата. Я – убийца, и от этого нельзя было ни убежать, ни спрятаться, это никак нельзя было объяснить или оправдать. Это моя вина, мой грех, моя ответственность.
Я рыдал, сидя на кровати и закрыв лицо руками, еще минут десять или пятнадцать. Потом я вдруг почувствовал какое-то облегчение. Как будто слезы смыли часть моей боли. Я резко перестал плакать и опустил руки, прислушиваясь к своим чувствам. Так я просидел пару минут.
Было уже поздно. Я слышал, как кто-то ходил в квартире этажом выше. Потолок скрипел. По улице проехала машина и осветила фарами комнату.
Я встал, вытер слезы, сложил план Джекоба и положил его обратно в книгу, а книгу, в свою очередь, положил на место в чемодан и застегнул его. Потом я опустил рукава рубашки, которые я заворачивал на время уборки, и застегнул их на пуговицы.
Я ощущал сильную слабость, как будто целый день не ел. Лицо у меня все еще было мокрым от слез. Я чувствовал, как влага постепенно испаряется с кожи. Губы были солоноватыми на вкус.
Еще прежде, чем я встал с кровати, я подумал о том, что только что произошло здесь – это какая-то аномалия, то, чего не должно было быть. Конечно, я ничего не расскажу Саре. Это будет моим секретом… Но как только я подумал об этом, все вдруг снова повторилось, и я опять заплакал. И я снова сел на кровать Джекоба, и по моим щекам текли слезы… Я понимал, что мои слезы ничего не значат, что они никогда не смоют греха с моей души. Я сделал то, что сделал, и теперь уже никто и ничто не могло это изменить. Я должен был признать, свыкнуться и смириться с мыслью о том, что я убил собственного брата. Иначе если я дам волю чувствам, на смену горю придет сожаление, на смену сожалению – раскаяние, а на смену раскаянию – жажда понести наказание и искупить грех. А это отравит мою жизнь, превратит ее в настоящий ад. Так что мне надо постараться взять себя в руки и успокоиться.
Прошло еще несколько минут и я, собравшись с мыслями, встал с кровати и надел куртку. Потом я пошел в ванную, умылся, вернулся в комнату, забрал чемодан и коробку с оставшимся постельным бельем Джекоба и закрыл за собой дверь квартиры.
Я поставил коробки на заднее сиденье. Я не стал убирать их в прицеп, потому что боялся, что они могут выпасть.
Мери Бет был, пожалуй, единственным, кроме меня, существом, которое искренне скорбело по Джекобу. Пес часто скулил, он стал раздражительным и агрессивным. Иногда он даже лаял на нас и скалился, когда мы пытались его кормить.
Сара уже начала беспокоиться за безопасность Аманды. Она боялась, что пес может напасть на малышку, поэтому я решил, что Мери Бет лучше жить на улице. Мы постелили ему подстилку под кустом боярышника во дворе. Там же я поставил его миску. На ночь я пускал собаку в гараж. Однако такая жизнь, кажется, только еще больше разозлила пса. Он теперь целыми днями сидел на снегу перед домом и лаял на детей, проходящих мимо на автобусную остановку, и кидался на почтальона, который каждый день обходил всю улицу. По ночам Мери Бет выл в гараже, и его вой разносился по всей улице. Соседские дети уже даже пустили слух о том, что в нашем доме завелись привидения и что это вовсе не пес воет по ночам, а стонет дух моего покойного брата.
В такой обстановке Аманда тоже стала намного беспокойнее, чем была раньше. Девочка часто без причины кричала, плакала и капризничала. Голос у нее стал еще резче и громче, от ее криков у меня болела голова.
Малышка почему-то стала слишком зависима от матери: она начинала плакать каждый раз, когда не видела Сары, не чувствовала ее прикосновений или не слышала ее голоса. К моему ужасу, кроме Сары, Аманду мог успокоить только плюшевый мишка Джекоба. Как только она слышала мужской голос, который доносился из груди игрушки, она сразу же успокаивалась, замолкала и слушала:
Только так мне удавалось успокоить дочь.
Вскоре после некоторых дебатов я продал фургон Джекоба магазину. Теперь каждый день, когда я приезжал на работу, я видел машину брата, припаркованную у входа в магазин.
Через неделю после того как я освободил квартиру, в которой жил Джекоб, ко мне в офис пришел шериф. Он спросил меня, что я собираюсь делать с ружьем Джекоба.
– Честно говоря, я еще даже не думал об этом, Карл, – ответил я. – Наверное, продам.
Шериф сидел напротив меня. Он был в форме, поверх которой была надета темно-зеленая куртка.
– Я так и подумал, – сказал он. – Я надеялся, что ты предложишь его мне.
– Вы хотите купить ружье?
– Да, – ответил шериф, – я уже давно ищу хорошее охотничье ружье.
Идея того, что ружье Джекоба будет храниться у шерифа, показалась мне крайне небезопасной. Как бы то ни было, я считал ружье неким свидетельством, уликой, и я не хотел, чтобы оно оказалось в полиции. Но разумного и объективного предлога, чтобы отказать шерифу и при этом не вызвать подозрений, не было. Так что мне ничего не оставалось, как согласиться.
– И сколько вы за него дадите? – спросил я.
– Как насчет четырехсот долларов?
Я махнул рукой:
– Ладно, я продам вам его и за триста.
– Эх, Хэнк, нет в тебе коммерческой жилки, – заметил Карл, улыбаясь.
– Я просто не хочу, чтобы вы переплачивали.
– Четыреста долларов – это справедливая цена. Я знаю, сколько стоит оружие.
– Хорошо, но я продам вам ружье за триста долларов.
Карл задумался. Он не собирался переплачивать, и мое предложение ему явно понравилось.
– Завтра утром я завезу его к вам в участок, хорошо? А вы пришлете мне чек после того, как осмотрите оружие и убедитесь, что оно в порядке.
– Хороший план, – сказал шериф.
Потом мы еще немного поговорили о погоде, Саре и ребенке. Но когда Карл уже собрался уходить, он снова заговорил о ружье.
– Ты уверен, что хочешь продать его? – спросил он. – Я бы не хотел давить на тебя, если ты еще не решил.
– Что вы, Карл, мне оно не нужно. Я не охотник.
– Отец никогда не брал тебя на охоту в детстве? – удивленно поинтересовался Карл.
– Нет, – ответил я. – Я даже ни разу не стрелял из ружья.
– Ни разу?
Я покачал головой.
Карл несколько секунд смотрел на меня молча. Он стоял посередине моего кабинета, в руках Карл держал шляпу. На мгновение мне показалось, что он хочет вернуться и снова сесть напротив меня.
– Но ты же знаешь, как стрелять, да?
Я насторожился. Голос шерифа вдруг изменился. Последний вопрос он задал уже более официальным тоном. Это был не простой вопрос, не попытка поддержать разговор, Карл спрашивал это, потому что хотел знать ответ.
