Тамако вернулась из школы после занятий в кружке рисования. Около входной двери громоздились не до конца упакованные вещи: буфет, маленький телевизор, стол и тому подобное. Все из бабушкиной комнаты.
— Что происходит?
— Бабушка переезжает к дяде Масудзи, — небрежно сказала мать, вынося из бабушкиной комнаты книги и укладывая их в коробку.
— Бабушка переезжает? Почему?
— Завтра возвращается домой дедушка. Сегодня нам сообщили об этом.
— Гранма сбегает от дедушки в Нагою? Почему?
Бабушка не любила, когда ее называли «бабушкой», и Тамако всегда называла ее «гранма» — сокращенно от «грандмаза»[3].
— Потому что она его не любит.
— Что, настолько?!
На кухне бабушка, бормоча себе что-то под нос, собирала свою посуду.
— Гранма, ты уезжаешь?
— A-а, Тама-тян [4]. Уж как тяжело с тобой расставаться, но раз он возвращается… Я не собиралась уезжать, но теперь, когда он того и гляди заявится сюда, я никак не могу здесь оставаться.
— Но почему? Почему ты так не любишь дедушку? Вы же муж и жена. Неужели вы не можете жить вместе?
— Не могу я быть вместе с ним. Когда-нибудь ты меня поймешь, Тама-тян.
— Очень странно. А почему же вы тогда не развелись?
— Ну хватит, Тамако, — сказала мать, которая в этот момент вошла на кухню, — что ты понимаешь в супружестве? Бабушка уже решила, что едет в Нагою.
— Если гранма уедет, я буду скучать.
Бабушка посмотрела на Тамако, и у нее на глаза навернулись слезы.
— Тама-тян, всего тебе хорошего, — она принялась поспешно заворачивать посуду в газетную бумагу. — Если вам будет непонятно, как себя с ним вести, да мало ли там что, — звоните мне в любое время. Я-то его как облупленного знаю.
Тамако никак не могла взять в толк, почему бабушка называет своего мужа не иначе, как «он».
Но вот приехал грузовик из фирмы перевозок и увез бабушкины вещи. Во время последнего совместного ужина отец, вернувшийся по случаю отъезда бабушки домой пораньше, спросил:
— Что же это получается? Ты даже увидеться с ним не хочешь?
— Этот человек обладает странным обаянием. Мне встречаться с ним опасно.
— Да-да, понимаю, чары зла. Ты об этом?
— Не говори глупостей…
Тут Тамако не выдержала и спросила:
— Что же такого плохого сделал дедушка, что его посадили в тюрьму?
— Ты, выходит, знала, — взрослые переглянулись.
— Предупреждаю тебя, когда дедушка вернется, ни в коем случае его об этом не спрашивай.
— Не буду.
— Дело в том, что дедушка… — начал было отец, но запнулся и беспомощно посмотрел на жену и мать.
— Он сидел целых пятнадцать лет, так что Тама-тян, наверное, и сама уже догадалась, что его осудили за убийство.
— Но, мама, — Тиэко слегка занервничала от прямоты свекрови.
Бабушка спокойно сказала:
— Пора уже Тама-тян узнать правду.
— Вы правы, но…
— Я так и думала, — сказала Тамако, хотя на самом деле мысль об убийстве не приходила ей в голову, так что ей пришлось постараться, чтобы скрыть потрясение.
— Человек, которого дедушка убил, отчасти был сам виноват. Поэтому дедушку посадили на пятнадцать лет, — сказал отец. — На суде спорили, являлось ли это необходимой самообороной. Но у отца уже была судимость.
— Как, еще одна?! — громко воскликнула Тамако.
— Ну вот, постепенно тайное становится явным, — горько усмехнулся отец. — До этого была просто драка — нанесение телесных повреждений. Тиэко, я выпью виски, принеси мне льда. В первый раз ему дали условный срок. Ты же знаешь, что это значит?
— Знаю.
— Он человек неспокойный, много чем занимался, — вздохнув, сказала бабушка, немного нараспев. — У него даже с якудза бывали конфликты.
— Ну а всех подробностей мы тоже не знаем, — сказала мать, давая всем понять, что Тамако и так уже узнала достаточно, — так ведь?
— Ну да, не знаем, — на лице отца явно читалось облегчение. — Эй, а виски, что, больше нет?
— Больше нет. Может, пива?
— Давай пива. А завтра прикупи саке, вечером отец наверняка захочет выпить.
— Если бы еще и я осталась в этом доме, вам пришлось бы тяжело. Нужно было бы заботиться о нас двоих, — сказала бабушка будто оправдываясь, — на одного Кэйити — четверо иждивенцев. Кэйити бы совсем замучился.
— Мама, ну что вы говорите, — поспешно сказала Тиэко, как раз вернувшаяся с пивом.
— Нет-нет, все-таки вам бы тяжело пришлось, — продолжала говорить бабушка, не обращая внимания на слова невестки, — к тому же этот дом не рассчитан на два хозяйства. Поселились бы две семьи, и только бы и делали, что ссорились.
«Как все сложно», — подумала Тамако.
Комната, в которой они сейчас ужинали, была гостиной и одновременно служила верандой, откуда вечером, когда зажигались садовые фонари, открывался вид на садик величиной примерно в десять цубо[5]. Комната бабушки в шесть татами[6] с буддийским алтарем отделялась от гостиной только лишь перегородкой сёдзи [7]. Тамако подумала, что, наверно, теперь это будет дедушкина комната. В этой комнате, даже когда спишь, хорошо слышны и разговоры в гостиной, и передвижения членов семьи по дому.
На следующее утро бабушка встала пораньше и, приговаривая, что это в последний раз, приготовила для Тамако школьный обед. Однако когда во время обеденного перерыва девочка открыла коробку с едой, поверх риса был рассыпан заячий помет. Должно быть, его взяли из заячьей клетки в школьном живом уголке. Можно не сомневаться, это было дело рук Томоми и ее подруг. И когда только они успели?
