— Эх, если бы белые грибы уже маринованные росли! — аппетитно причмокнул Хаенко.
— А рядом с теми белыми грибами белые головки из земли бы торчали! — сказал Пасечник, подделываясь под тон Хаенко.
Пасечник был сегодня мрачен, не мог найти себе места.
— Ох, хочется тебе, Хаенко, на всем готовеньком пожить, — вздохнул Бесфамильных. — А между прочим, еще теорией не доказано — будет водка при полном коммунизме или не будет.
— Я, между прочим, в коммунизм не тороплюсь, — огрызнулся Хаенко. — Мне и при социализме подходяще.
Бесфамильных растерянно промолчал, не зная, что возразить, и огляделся — куда опять девался Пасечник?
Уж он бы сумел ответить этому пустобреху!
А Пасечник снова невесело зашлепал по лужам к подножью каупера, на котором работала Катя, и снова вернулся с полпути…
Еще перед началом смены Пасечник долго поджидал внизу Катю, но когда увидел, сделал вид, что встретились случайно.
— Доброе утро, Катюша! — воскликнул Пасечник, изо всех сил стараясь казаться веселым.
У Кати задрожали руки, но она тоже притворилась совершенно равнодушной.
— До утра еще далеко.
— По-моему, давно развиднелось.
— Это у вас на Урале. А у нас в тропической Америке еще ночь. Все зебры спят. А обезьяны — тем более. И никого не видят.
— Обиделась, Катюша?
— Подумаешь! Еще на рыжих обижаться. Тю! — фыркнула Катя, демонстративно закурила и, не оборачиваясь, пошла своей дорогой.
Пасечник печально поглядел ей вслед.
Ему не хотелось оставаться на людях. И именно потому, что почти все монтажники сидели на земле, ожидая, когда распогодится, он первым полез наверх.
Когда пошел очередной дождь, Пасечник стоял на узкой балке и развязывал трос. Он выругался, оставил работу и пошел назад по балке, которая стала покрываться, как темной рябью, каплями- пятнышками.
Пасечник рассудил, что дождик, видимо, небольшой, просохнет скоро, нет смысла спускаться на землю, потом вновь забираться сюда, на верхотуру. Он спустился только до колошниковой площадки и уселся там под листом гофрированного железа. Рядом с ним очутился Метельский.
Дождь барабанил по железу над головой, а Пасечник сидел, злобясь прислушивался к дождю и со вкусом, не торопясь ругал старого бездельника Илью-пророка, из-за которого приходится монтировать три раза в день по чайной ложке.
Дождь и в самом деле прошел быстро, но балки и фермы еще продолжали лосниться мокрыми гранями. Ветер сдул с них капли, но не успел высушить досуха.
Все сидели и покуривали, ожидая сигнала на работу.
Пасечник несколько раз вылезал из-под своей случайной крыши и осматривался.
Железные балки и листы вокруг блестели, словно смазанные салом.
Ветер рябил лужицы на эстакаде, выплескивал из них воду, и лужи мелели.
Внизу, на путях, между рельсами, тоже блестели длинные лужи, перегороженные шпалами.
«Наверно, и футбольное поле все в лужах, — неожиданно подумал Пасечник. — Не просохнет до воскресенья. Опять нам в грязи купаться. Как бегемоты!..»
Он невольно посмотрел туда, где стоит Доска почета. Будто отсюда, сверху, можно увидеть мокрые фотографии. Он не хотел себе признаться в том, что чаще, чем прежде, шлялся теперь мимо Доски почета только для того, чтобы мимоходом взглянуть на фотографию Кати. И его уже вовсе не раздражало, что она снялась такой растрепой, — ему это даже нравилось, он усматривал в этой небрежности какое-то скрытое изящество. Эх, жаль, не успела Катька дать ему на память свою фото-графию. Может, не таскал бы он тогда в кармане утайкой шелковую косынку. Косынка была Кате так к лицу. А как долго и неторопливо, словно парашют, летела тогда косынка из окна четвертого этажа!..
Пасечник вспомнил ту минуту, и ему стало так тоскливо — не знал, куда себя девать.
Он все чаще и все нетерпеливее посматривал вверх, на мокрую балку, на трос, который не успел развязать, и чертыхался. Было досадно: из-за ерундового дождя бездействовали и люди, и башенный кран!
— Пойду прогуляюсь. — Пасечник вновь вылез из-под крыши, с удовольствием потянулся и направился к балке. — Сейчас я этот кляузный узел развяжу.
— Пожалуй, рано идти, — сказал с опаской Метельский. — Посмотри, железо-то… Разве не видишь? Скользко!
— Ничуть не скользко!
— Лучше бы подождать.
— Вот-вот! Подождать, пока новый дождик подоспеет…
И Пасечник, осторожно балансируя, пошел по балке к тросу и принялся развязывать узел, одновременно держась за него.
И вот, когда узел был уже развязан и Пасечник, осмелев, беззаботно шел назад, он поскользнулся. Пасечник качнулся, как от удара, попытался, не останавливаясь, сделав новый шаг, восстановить равновесие и уже поставил ступню на балку, но вторично поскользнулся.
Взмахнув руками, он сделал отчаянную попытку сбалансировать, но его подвела скользкая опора. Нога сорвалась.
Пасечник попытался обхватить балку рукой — пальцы соскользнули.
Пасечник помнил, что балка тянется по самому краю верхней площадки домны и что слева, под балкой, пропасть, а справа, где-то внизу, — настил из досок.
Он успел сильно оттолкнуться в сторону от промелькнувшей у его плеча мокрой балки и упал на дощатый помост колошниковой площадки…
Метельский закричал, но что именно — Токмаков на земле не мог расслышать. Метельский спустился на несколько ярусов ниже, перегнулся через перила. Уже стало видно его искаженное лицо.
— Сюда!.. Скорая помощь!.. Бригадир разбился! Токмаков оцепенел, но тут же встряхнулся, огляделся вокруг и закричал Вадиму и Борису:
— Ко мне!
Токмаков не терял из виду Метельского, который размахивал руками и кричал что-то тревожное и невнятное.
Дрожащими от нетерпения руками Токмаков надевал чей-то монтажный пояс.
Он рванулся к лестнице, уже застегивая пояс на ходу.
За ним бросился Вадим, такой же сосредоточенный.
Борис, как приказал Токмаков, должен был дождаться, пока принесут санитарную сумку, а затем бежать наверх, следом за ними…
Токмаков склонился над Пасечником.
Глаза закрыты. Веснушки выделяются на мертвенно-бледном лице рыжей сыпью.
Волосы слиплись на виске и на темени от крови.
Правая рука отброшена в сторону и крепко сжата в кулак, — падая, Пасечник пытался ухватиться за пустоту.
Токмаков взялся за пульс — бьется; ощупал голову.
Он взглянул наверх. Откуда же сорвался Пасечник? Наверно, вот та, узкая, лоснящаяся после дождя, балка.
Счастье, что, падая, он успел оттолкнуться в сторону. Только благодаря этому избежал гибели, не сорвался на землю с высоты двенадцати этажей, а, пролетев метров шесть, упал на дощатый настил.
Пасечник лежал затылком в лужице крови. Как ее унять? Хоть бы перевязать голову чем-нибудь! Ну
