— А вы бы мне зонтик подарили, — фыркнула Катя. — Никогда, — она вздохнула, — зонтика в руках не держала…
— Что зонтик! Я вам другие дары припас.
— Это какие же?
— Ночь вот эту, например, могу подарить. Пруд этот. Сеть могу подарить особую, чтобы звезды ловить.
— Чудной вы какой!
— Я не чудной, — сказал Пасечник серьезно. — Я заколдованный. Хотите — горы подарю? Полночь наступит — пожалуйста, берите. Заря взойдет — тоже ваша будет.
— И верно, к полночи дело, — встревожилась Катя. — Как бы и вправду гроза не приключилась. А мне на тот берег добираться. Еще опоздаю.
— От мамы с папой небось за банкет попадет? — спросил Пасечник с усмешкой.
— Нет у меня ни отца, ни матери. Мать давно умерла. Отца Гитлер убил. Не заругают родители! Круглой сиротой на свете живу.
Она резко отвернулась от Пасечника и быстро зашагала. А он шел рядом и молчал, смущенный своим не уместным злословием…
— Катька-а-а! — донесся откуда-то издалека голос Хаенко.
Катя на ходу сунула ноги в туфли и быстро, как только могла, направилась к перекрестку аллей. Там под фонарем показались Хаенко, Одарка и еще кто-то.
Пасечник остался стоять в темной аллее.
— Ну куда же ты девалась? — встревожилась Одарка. — Последний катер уходит. Опоздаем!
Хаенко пошел Кате навстречу.
— Отшила голубчика? Порядок. — Он осклабился и спросил весело: — Хочешь, я тебе фокус покажу? Айн, цвай, драй и — «Три семерки». — Хаенко вытащил из кармана недопитую бутылку портвейна: — Не пропадать же товару, раз плачено… Ну-ка держи.
Хаенко ловко вытащил зубами пробку и достал из кармана две стопки.
— Сейчас мы для бодрости организма…
Катя стояла в оцепенении, смотрела на Хаенко отсутствующим взглядом.
— Чего уставилась? — спросил Хаенко. — На мне узоров нету.
Катя выхватила у него бутылку, с силой швырнула ее о фонарный столб, бутылка вдребезги разбилась, Катя, не оборачиваясь, пошла.
А Хаенко остался стоять под фонарем, держа в пятерне стопки, украденные в ресторане…
Токмаков вел домой подвыпившего Бориса, заботливо взяв его под руку.
— К-константин Мак-ксимыч! — разглагольствовал Борис. — Мы с в-вами живем в эпоху войн и р- революций…
Токмаков снисходительно посмеивался, глядя сверху вниз на оратора с торчащими мальчишескими вихрами.
— Вам К-константин Мак-ксимович, хорошо смеяться — говорил Борис с горечью. — Вы на войне ротой, батальоном командовали. Ордена у вас. А я в-вот… Ни в одной в-войне, ни в одной р-революции не участвовал…
Борис остановился у телеграфного столба и приложился к нему лбом.
— Как голова гудит!
— Сейчас-то не голова, а столб гудит. Токмаков бережно разлучил Бориса со столбом.
— Не горюй, Борис! Ты же будущий верхолаз!
— А верно, К-константин Мак-ксимович, что верхолаз — как р-разведчик на фронте? Всем другим строителям дорогу прокладывает.
— Ты лучше сам сейчас с Дороги не сбейся. Не забыл, где твой дом?
Борис неопределенно показал рукой куда-то вперед.
Подойдя к калитке, Борис приосанился, он старался твердо ступать, но это плохо удавалось, ноги заплетались.
— Вы з-заходите, — настаивал Борис.
Токмакову пришлось войти в дом вместе с Борисом, поддерживая его.
— Батюшки! Где же это ты так сподобился? — всплеснула руками Дарья Дмитриевна и с ужасом оглядела Бориса.
— Простите его, пожалуйста, — заступился Токмаков. — Вот — доставил героя.
— Первая получка, мама. Р-рабочий класс гуляет. А это прораб мой, К-константин Мак-ксимыч.
— Тсс! — испугалась Дарья Дмитриевна и перешла на боязливый шепот. — Не дай бог отец услышит.
Она вызвала из комнаты Машу и попросила ее сейчас же уложить Бориску в постель.
Маша без особой приветливости поздоровалась с Токмаковым и попыталась отвести Бориса, но тот вдруг заартачился:
— А я с Машкой не пойду. Я с К-константин Мак-ксимычем пойду!
Чтобы избежать лишнего шума, Токмаков отправился в комнату Бориса. Снял с него ботинки, уложил.
— Дайте я его раздену, — смутилась Маша. — Что вы с ним возитесь?
— Отстань! Это наше м-мужское дело… И народы Азии на нас смотрят, — забеспокоился вдруг Борис, тыча голой ногой в карту мира, куда-то в восточное полушарие.
— Конечно, смотрят народы, — поддержал Токмаков с готовностью. — И очень внимательно. А ты, брат, в таком виде.
Когда Борис угомонился и как будто заснул, Токмаков выслушал слова благодарности от Дарьи Дмитриевны, от Маши и начал прощаться.
— Может, чайку выпьете на дорогу?
— Нет, спасибо. Поздно уже. Я к вам в воскресенье приду. Если, конечно, ваше столь горячее приглашение остается в силе.
— А вы, оказывается, злопамятный! — смутилась Маша. — Я вас еще раз приглашаю.
— Ну если еще раз, приду обязательно.
6
Вешалка большая, но не найти свободного крючка. Все увешано кепками, фуражками, картузами. Начальнические картузы из парусины. Висит шляпа, измятая, выцветшая и запыленная до потери естественного цвета, — значит, и Нежданов здесь.
В комнату вносят баллон с газированной водой. Баллон держат в оцинкованном ящике, набитом льдом. Не закрывается крышка ящика, баллон все время шипит. Стаканы переходят из рук в руки.
Сквозь раскрытые окна доносится смутный гул стройки. Резко выделяются только гудки паровозов и пневматические очереди клепки.
За окнами — отсветы электросварки, прожекторы, мощные фонари, полосы света от снующих мимо машин.
Оперативка вот-вот начнется. Не всем хватило места за большим столом, иные сидят у окон, вдоль стены.
— Ты что меня уговариваешь? Что я — девушка? — гремит главный диспетчер Медовец.
На прораба, тоже не очень низенького роста, Медовец смотрит сверху.
— Вот увидите, Михаил Кузьмич! — Прораб заискивающе подымает глаза. — Вы мне только пиломатериалов подбросьте. Много мне не нужно. Ну хотя бы пяток платформ. Сразу всем участком с места рванусь!
— Як та кляча! — громыхает Медовец. Он бережно трогает своей ручищей верхнюю пуговицу
