Даншинног на фоне голубого неба, как собор, в белом цветении кизила. Я уже могла видеть это.
Гора теперь была моя. Дедушка оставил ее мне в своем завещании. Прошлой весной он поднимался на ее вершину посмотреть, как цветут наши с ним лисьи перчатки.
Его не было слишком долго, и папа пошел искать его.
Дедушка сидел, прислонившись к дереву, и смотрел застывшим взором на долину, где родился и жил. Он умер на горе Даншинног. Мне страшно его не хватало, и я восхищалась бабушкой Дотти, которая, не сдаваясь, продолжала заниматься внуками и правнуками, своими биржевыми бумагами и по-прежнему смотрела по телевизору теннисные матчи. Она спала в дедушкиных фланелевых рубашках и носила его часы.
Когда дедушку похоронили, я не сразу кинулась возвращаться в Атланту. Поэтому разные воспоминания успели навестить меня.
Мне было лет четырнадцать, когда обе старые бабушки умерли дома в своих постелях в одну и ту же ночь.
Бабушку Элизабет нашла я, когда пошла звать ее к завтраку. Она будто спала, но лицо ее было молодым и спокойным. Я все поняла, как только увидела ее.
В комнату ворвалась мама.
– Не смотри, – сказала я, сидя на полу и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Но мама села рядом с хрупким телом своей матери и взяла ее холодную руку.
– О, мама, ты так и не смогла взять верх над Алисой. Вы ушли вместе.
Она заплакала, и я наконец тоже. Мы взялись за руки и так и сидели, образовав цепь – от бабушки к матери, от матери к дочери, – пока не пришел папа.
Я и теперь помнила то странное чувство спокойствия и понимания, что грани между мной и предыдущими поколениями стираются. Я была частицей путешествия в никуда, его очередной остановкой. Я думала сейчас об этом.
На ферме царили тишина и покой, я смотрела из окна на пятна весенней зелени.
По полю бродили лохматые ламы.
У меня все постоянно болело, я плохо ела, почти все время спала. Часто, когда была одна, я плакала и училась мыслью, что так ужасно обманула ожидания Терри Колфилд.
Хуже всего было то, что никто в больнице Флориды, куда я постоянно названивала, не мог вспомнить посетителя, похожего на Роана. Часть меня отказывалась выздоравливать.
Моя племянница Аманда, рыжая, веснушчатая, похожая на мальчишку, обаятельная от природы, принесла мне только что испеченное печенье и щенят – потомков Генерала Паттона. Она теперь часто советовалась со мной о своих девчоночьих проблемах, разрисовывала мой гипс цветами и звездочками и налепляла на него колючки репейника.
Отчаянно одинокая – у нее не было матери, а Джош откровенно пренебрегал ею, – она была благодарна за любое внимание. Полюбила я ее сразу, потому что она нуждалась во мне.
Я сама не знала, что мне нужно, и в порядке эксперимента пробовала различные ощущения.
– Что ты там делаешь? – окликала меня мама с веранды.
– Копаю в огороде, – отвечала я бесцветным голосом.
– Подо что? – резонно спрашивала мама.
– Сажаю лимонную мяту.
– Темно.
– Мне не нужно видеть. Мне нужно сажать.
Однажды, усаживаясь на стульчаке в своем туалете, я упала. Ренфрю поспешила мне на помощь. Волосы ее под черной нитяной сеткой стали совсем седыми. Несколько лет назад она бросила курить, но стала жевать табак и сплевывала жвачку в маленькую жестянку, которую носила в кармане. Было известно, что она может плюнуть в моих племянников и племянниц, если они спровоцируют ее. В меня она пока не плевалась.
– Принеси мне чашку чая, миз Мак, – сказала я с сарказмом. – Я пока посижу на полу и пописаю прямо здесь.
– Выбирайте выражения, – огрызнулась она. – Я говорила вашей маме, что вы поправитесь, если вернетесь домой. Но нельзя же так распускаться. Ведите себя, как леди.
– Я никогда не была леди, миз Мак, а это – возвращение прямо в ад.
– Возьмите себя в руки и взлетите.
– Я не могу взять себя в руки, – завопила я, не заботясь о том, что меня могут услышать. – И я не умею летать.
– Тогда писайте на пол, – невозмутимо сказала она и ушла.
После того, как сняли гипс, я попробовала пройтись на костылях. Моя правая нога была странной – опухшая и какая-то чужая, как будто бы мне пришили ее без моего ведома под наркозом. Я знала, что поправляюсь, что это вопрос времени и упражнений, но чувствовала себя так, как будто это была неправда.
Ласковая, добрая Вайолет, маленькая крепкая женщина с копной ореховых волос, была инструктором по лечебной физкультуре. Она носила розовый спортивный костюм и все время улыбалась. Она отвечала за мои ежедневные занятия в зимнем саду, который мама с папой пристроили к дому. Я сгибала ногу, пробовала держать ее на весу и надеялась на лучшее.
