нервным болезням.
— Вдвоем всегда способнее, — сказал Пестряков, не принимая тона Тимоши. — А кроме того… — Пестряков запнулся, — глуховат я. Особенно с правого фланга.
— Слышимость я обеспечу. Мои звукоуловители в порядке, — заверил Тимоша весело и откинул каску на затылок, высвобождая оттопыренные уши.
— На броне сидишь, а в уши тебе бьет и бьет, — продолжал оправдываться Пестряков. — Кто помоложе, половчее — спрыгнет, отбежит. Я чаще опаздываю… А в результате — здорово, кума, купила петуха…
Если Тимоша на самом деле стоящий разведчик, он должен понять, как трудно вести разведку, когда тебя окружает обманчиво беззвучная ночь, когда зарева — немые, моторы — бесшумные, осколки — безголосые…
Тимоше очень понравилось, что Пестряков обратился к нему с просьбой, а не принялся сразу командовать. Тимоше самому претило сидеть в полном неведении. Надо же знать, что творится вокруг!
А кроме того, у него родилось злорадное желание проверить Пестрякова в деле, посмотреть, что это за птица такая усатая, не нырнет ли главнокомандующий лицом в грязь, и по праву ли он берется командовать опытными фронтовиками, которые в разведку не реже хаживали, чем до войны на танцульки.
Пестряков тоже настороженно приглядывался к своему компаньону, пытаясь определить, сколько он весит на солдатских весах в чистом виде, независимо от званий, наград и штрафов, так сказать, без тары.
Пестрякову было известно о их местонахождении не много. Дом с подвалом, куда они затащили Черемных, находится на южной окраине городка, южнее кирки. Когда небо подсвечено заревом или горит ракета, на севере виднеется шпиль ратуши; он подобен огромному штыку, воткнутому в низкое, дымное небо.
Крадучись, они вышли через распахнутую настежь калитку на улицу. Очередная ракета осветила дом напротив, уже знакомый Тимоше во всех подробностях. Он изучил этот дом номер двадцать четыре, глядя сквозь щелястые ставни из спальни.
Под каким же номером стоит дом, где они нашли убежище? Тимоша перешел в темноте на ту сторону улицы, дождался ракеты, подождал, пока она отгорит, вернулся к Пестрякову и доложил:
— Наш номер — двадцать один. Иначе говоря, очко.
Хорошо хоть, что ракеты вспыхивают через более или менее равные промежутки и можно каждый раз заранее лечь на землю или прижаться к стене дома, к забору.
Но разве задача только в том, чтобы не шевелиться, не двигаться, пока отгорает ракета?
Надо еще успеть высмотреть дорогу, по которой придется продолжать путь во тьме.
После слепящего света приходится каждый раз заново приноравливаться к мраку. В эти мгновения темнота такая плотная, что кажется, ее можно осязать пальцами.
Оба не могут пожаловаться на зрение, но Тимоше все-таки удавалось увидеть больше, потому что он ловчее и прилежнее припадал к земле. А ночью наблюдать удобнее снизу, чтобы все просматривалось на фоне неба.
Но мало того что нужно высмотреть дорогу, по которой предстоит идти. Следует все время приглядываться к вехам на пути. Нужно запоминать, изо всех сил запоминать — и во что бы то ни стало запомнить! — дорогу, потому что по ней ведь придется шагать-ползти обратно.
Низкое, облачное небо висит над островерхими крышами домов. Кажется почти сверхъестественным, что в такую ненастную ночь где-то в просвете между тучами светится одинокая звезда. Она похожа на трассирующую пулю, замершую в своем полете.
На востоке, за частоколом крутых черепичных крыш, небо в промельках, вспышках, отсветах далеких пожаров, в тревожном мерцании — бессонное зарево переднего края.
«Сколько же километров легло между нами и линией фронта? — попытался определить Пестряков. — Три, четыре, пять? Во всяком случае, не меньше трех».
Он снова прислушался: не донесется ли пулеметная очередь?
И ведь ветер восточный, помог бы звуку дойти!
Значит, фронт дальше.
Ветер несет с собой запахи гари, и кажется, что воздух нагрет пожарами и разрывами, что с востока дует поджаренный ветер.
Пестряков знает, что их дом — второй от угла, где находится бензоколонка, и что от того перекрестка прямо на восток тянется не то аллея, не то бульвар, и тянется прямо к горбатому мосту через канал. Следует держаться подальше от моста — там наверняка полно немцев.
Значит, их ночная дорога должна лежать не к перекрестку, где находится бензоколонка, и не к востоку, к горбатому мосту. Для начала хорошо бы пробраться к кирке, по крайней мере кирка — хороший ориентир.
Они двинулись по Церковной улице, прошли три квартала, свернули к востоку по улице с длинным названием, начинающимся на букву «А», и прокрались по этой улице «А» к скверу, возле которого топтались часовые.
Пришлось обойти сквер. Тимоша забрался по пожарной лестнице на крышу дома. Не кусты же, не бездействующий фонтан и не памятник какому-то военному охраняют часовые!
Ракета осветила сквер, насаждения в нем были какие-то странные. Тимоша вгляделся — так и есть: пушки под маскировочными сетями. Как он потом доложил Пестрякову, у него глаза остолбенели. Полная батарея!
«Противотанковый кулак, — рассудил Пестряков. — Затащат эти пушки в подъезды, в магазины. Или поставят на прямую наводку за углами домов. А вот танков не слышу. И Тимоша не чует. Танки бы себя звуком выдали».
Пестряков и Тимоша двинулись по улице «А» обратно к Церковной и повернули на север, к кирке.
Здесь передвигаться стало еще опаснее. Иные немцы разгуливали с карманными фонариками.
Пестряков первый заметил шестовку с толстым штабным проводом. Провод соединился с другим, вскоре пучок проводов стал еще толще — разведчики оказались на пути к какому-то штабу, но где штаб расположен, установить можно было лишь приблизительно; в районе кирки немцев топталось немало.
— Починим фрицам связь? Руки сильно чешутся, — Тимоша и в самом деле почесал руки.
Пестряков передал Тимоше кинжал, и тот быстро управился со своим пучком проводов.
— Ремонт телефонов в отсутствие заказчика, — прошептал он на ухо Пестрякову, возвращая кинжал.
Не столь важно вызнать, в какой именно дом тянутся штабные провода. Важно определить координаты квартала. К чему его привязать, этот квартал? Лучше всего к кирке. Но как измерить расстояние до нее?
Днем можно прикинуть расстояние на глаз. А как вести подсчет шагов ночыо, когда передвигаешься то ползком, то перебежками?
Тимоша лежал в водосточной канаве, слева от Пестрякова, на подстилке из прелых листьев, и ломал голову над тем, как бы засечь этот квартал, густо оплетенный штабными проводами.
— Карандаш есть? — спросил шепотом Пестряков и в ожидании ответа приставил ладонь к уху.
— Нету. Есть вечное перо трофейной марки. Только без чернил.
Пестряков раздраженно отмахнулся:
— Бумага есть?
— Нету.
— Эх ты, «глаза и уши»!
— А к чему бумага?
Пестряков оставил вопрос без ответа. Он не отводил взгляда от афишной тумбы; белые клочья объявлений шевелились на ее круглых боках.
Стойкий запах лиственного тления кружил голову Пестрякову. Может быть, он лежит в осеннем лесу, на самой что ни на есть грибной опушке? Нет, даже самый неприхотливый гриб откажется расти на мостовой, на тротуаре.
