Он отдал распоряжение низенькому солдату вернуться в дом и завалить лестницу в подвал, да так, чтобы не бросилось в глаза, будто это сделано нарочно.
Низенький солдат молча отцепил от пояса одну из гранат. Пестряков одобрительно кивнул. В городе, который находился под обстрелом, скрип калитки может скорее обратить на себя внимание, чем разрыв гранаты.
— Поторапливайся!..
Вскоре взрыв, прогремевший в доме, и звон осыпавшихся стекол подтвердили, что задание выполнено.
Пестряков вышиб прикладом раму оконца.
Низенький солдат первым спустился в подвал. Он принялся там ожесточенно чиркать спичками, ругая при этом самыми последними словами спичечную фабрику, ее директора и маму этого директора.
— Да этими спичками захочешь — пороховой погреб не подожжешь!.. — донеслось снизу.
Пестряков похлопал себя по карманам и спросил:
— Зажигалки нету?
— Некурящий, — отозвался лейтенант виновато.
— Зажигалка у меня есть, — послышался голос из подвала, — Только без бензина.
Наконец спичка загорелась, и при ее скоротечном свете низенький солдат успел обшарить глазами темноту.
Он увидел в углу подвала кушетку с большой подушкой, столик и табуретку возле него, а самое главное — приметил плошку на столике, с фитильком, едва выглядывающим из стеариновой лепешки. Весьма кстати, что домохозяева пользовались подвалом как бомбоубежищем.
Когда в подвал втащили Черемных и туда забрались все, Пестряков заткнул подушкой оконный проем.
Черемных уложили на кушетку. Высокий лоб его и рельефные, заостренные скулы обметало, как поблескивающей сыпью, мелкими капельками пота. Слегка раскосые глаза полуприкрыты, но все-таки можно заметить в них горячечный блеск.
Пестряков разрезал кинжалом сапоги Черемных, кожаные брюки, белье — все было пропитано кровью и бензином, — достал один за другим три индивидуальных пакета и сделал перевязку, во время которой Черемных вновь лишился сознания.
Лейтенант стоял, послушно держа плошку в вытянутой руке, как показал Пестряков.
В подвале воцарилась обособленная тишина. Подушка в оконце приглушала гул боя.
Люди заново привыкали к тишине, приучались говорить вполголоса. Просто удивительно, что нет нужды перекрикивать канонаду, шум танкового мотора, лязг гусениц. Хорошо хоть, что улицы в немецких городках аккуратно мостят брусчаткой, а то и вовсе оглохнуть можно…
— Танк живой? — спросил Черемных, очнувшись.
Тихий грудной голос его прозвучал неожиданно, как если бы в подвале появился новый человек.
— Царство ему небесное! — махнул рукой Пестряков, и причудливая тень метнулась по стене. — Только ты да лейтенант живете из экипажа.
Черемных застонал.
— Эх, страдалец! Как звать-то тебя? — бойко спросил низенький солдат.
— Черемных. Когда жив был, Михаил Михалычем звали…
— А тебя как величать? — спросил Пестряков у низенького солдата, не отходившего от оконца; при этом Пестряков в ожидании ответа так повернул голову к собеседнику, как это делают люди, которые слышат на одно ухо.
— Тимофей Кныш. Чаще Тимошей зовут.
— А я, между прочим, Пестряков Петр.
— Олег, — представился лейтенант, — Олег Голованов.
Он снял шлем, и его волосы, как их долго и туго ни приминал шлем, сразу поднялись пышной шевелюрой.
Пестряков взглянул на лейтенанта: нежный подбородок, легкий пушок над губой, ямочка на щеке, подкрашенной румянцем. То ли свет плошки наложил эту веселую краску на лицо лейтенанта, то ли на самом деле розовощекий?
— Закурить не найдется? — Пестряков обвел всех жадным, ищущим взглядом; он сделал при этом нетерпеливое движение коричневыми от махорки пальцами, словно скручивал цигарку.
— Одну затяжку! — взмолился Черемных.
Тимоша щелкнул пустым трофейным портсигаром и выразительно свистнул.
— Некурящий, — извинился лейтенант.
— Оно и видно, — снисходительно усмехнулся Пестряков.
Каждый про себя позавидовал некурящему.
Пестряков уселся на табуретку возле столика и спросил у лейтенанта:
— Карта есть?
— Пожалуйста. — Тот расстегнул планшет.
— Показывайте, товарищ лейтенант.
Пестряков расстелил карту, поставил на ее угол плошку и принялся изучать обстановку; при этом он нещадно теребил и хмурил нависшие брови.
Тимоша мешал ему сосредоточиться, потому что прилежно и затейливо ругал соседа слева, который засиделся, такой-сякой, во время атаки, а потом, такой-сякой, драпанул.
В тот вечер Тимоша да и все, кого фронтовая судьба свела в подвале на окраине немецкого городка северо-восточнее Гольдапа, не знали, что танковая дивизия эсэсовцев «Мертвая голова» ударила с севера в открытый фланг нашей подвижной группировки и прошла по ее тылам. В ожесточенном бою наши танкисты потеряли несколько машин, но вырвались из огненного мешка и отошли по горбатому мосту через канал; этот канал тянулся по восточной окраине городка. А городок, куда наши танки ворвались вчера, снова оказался в руках противника.
Тимоша упрямо продолжал сваливать всю вину на какой-то батальон, который драпанул на левом фланге.
— Дался тебе этот сосед слева!
— По-видимому, противник собрал танковый кулак, — предположил лейтенант, — и нанес удар стратегического значения.
— Не могут сейчас немцы… такой удар, — возразил Черемных тихо, но убежденно.
— Почему же?
— Потому что сам Черняховский операцией командует, — встрял в разговор Тимоша. — Черняховского следом за мной на этот фронт перебросили. Мировой мужик! Я его хорошо знаю.
— И давно? — Пестряков нахмурился, а усмешку спрятал в уголках рта.
— Видел однажды, — стушевался Тимоша. — На понтонном мосту, когда Десну форсировали. Потом мы встретились во вторичный раз. Под Оршей. На Минском шоссе…
— Понятно, — Пестряков ухмыльнулся в обкуренные усы, — Это когда Черняховский с тобой военный совет держал? Вас тогда всего двое и было. Командующий фронтом да ты, рядовой.
— Я тогда еще в младших лейтенантах ходил, — Тимоша заморгал белесыми ресницами. — Уже погодя в штрафную гвардию попал.
В подвале наступила тягостная тишина.
— Попал, да не пропал! — как можно бойчее сказал Пестряков и при этом повел шеей так, словно ему стал узок непомерно широкий воротник шинели.
Никто не стал расспрашивать Тимошу — о таких вещах допытываться не полагается.
— Но можно искупить свою вину, — поспешил с утешением лейтенант. — К вам вернется тогда звание, хорошая репутация и…
— В том-то и дело, — перебил Тимоша мрачно. — Репутация моя подмоченная.
— Огонь на войне все сушит, — через силу подал голос Черемных. — Высушит и твою репутацию.
— Если только успеет, — хохотнул Тимоша, — Гитлер-то уже доходяга… Так что двинусь я. Пока не кончилась война. Может, доберусь до своих…
