— Ох, вот это здорово.
— Этот чертов коротышка Ангус Агнью решил взять интервью у труппы бельгийских комиков на французском языке. Эти бельгийские комики несли какую-то несуразицу, и в результате мы получили интервью на французском, в ходе которого никто не смеется и которое будет показано в десять сорок вечера с чертовыми субтитрами. Я бы торжественно вытряхнула внутренности из этого претенциозного маленького засранца.
Джардина разобрал смех, и он даже обжег мизинец о сковороду.
Дороти вернулась в кухню из кладовой и стала с таким удовольствием вкручивать штопор в пробку, будто действительно думала, что перед ней Ангус Агнью.
— Ты не заметила, сколько раз упомянула Бога в своей речи?
— Нет, и я его не упоминала. Прекрасный букет, это урожая 78-го года.
— Тебе повезло, что ты взяла именно эту бутылку, ведь в винном погребе снова перегорела лампочка.
Пробка с шумом вылетела из бутылки.
— А где ты так загорел, или я не должна об этом спрашивать?
— Я был в Эр-Рияде.
— О-хо-хо. Вот как? Но разве там не идет маленькая война или что-то в этом роде?
— Да вроде так. У меня было небольшое дело к Чарли Малоуну. Он расхаживает там в форме полковника Генерального штаба. Поездка заняла всего пару дней.
— Милый Чарли. Могу себе представить его. Дэвид, не сожги рис, пора добавлять бульон. Боже, а что ты бросил туда?
— Шкурку от ветчины, это будет восхитительно. Вот ты, кстати, и помянула Бога.
— А у тебя все по-другому. Похоже, ты постоянно советуешься с Богом, даже после того, как сменил веру.
— Ты говоришь так, будто я вообще двоеверец.
— А как насчет ракет «Скад», ты не испугался?..
Дороти села за выскобленный сосновый стол, который считался обеденным. Откинувшись назад и не отрывая глаз от мужа, она сняла с уэльской полки для посуды два стакана.
Джардин отвернулся от плиты, подошел к жене, наклонился и поцеловал ее в лоб, отбросив волосы с лица.
— Ты же знаешь, что я слишком толстокожий, чтобы бояться, — пробормотал он и коснулся рукой щеки жены.
Волосы ее пахли точно так же, как и в тот полдень, когда они впервые занялись любовью позади павильона для игры в крикет в последний день его пребывания в Оксфорде. Дороти было тогда двадцать лет, она потрясающе привлекательна, загорелая, грациозная. Как раз в его вкусе. А теперь получилось бы две с половиной таких девушки из крупной, располневшей, курящей Дороти Джардин — шефа отдела новостей телецентра. Но от этого он любил ее еще больше.
Но все-таки загорелые и грациозные женщины время от времени неудержимо влекли его к себе. Он рассказал об этом Богу через духовника-иезуита отца Уитли из церкви на Фарм-стрит в лондонском районе Мейфэр. И Бог через отца Уитли сообщил, что понял его и простил, но супружеская измена является грехом, и Джардин должен стараться быть верным своему брачному обету. Подобные сообщения Бог посылал Джардину не единожды, прощая каждый раз за грех, в котором тот вроде бы искренне раскаивался.
И Дэвид каялся гораздо чаще, чем в действительности испытывал раскаяние, но покаяния касались только того, что на самом деле он не испытывал сколь-нибудь серьезных угрызений совести из-за своих маленьких наслаждений, легких шалостей с грациозными, молоденькими девушками — хотя именно с такими уже редко приходилось иметь дело — не жалел о своей изредка вспыхивавшей страсти к стройным ножкам.
Отец Уитли сказал, что каждый христианин должен быть в ладах со своей совестью. Нам всем надо стараться походить на Христа, и Джардин чувствами и разумом был согласен с этими словами. «Старайся, сын мой, — предостерег священник, — но не терзай себя тревогами, потому что все мы люди. И все мы бренны. Господь любит нас и вознаградит наши искренние усилия быть похожими на него».
«Аминь», — подумал Джардин и нежно поцеловал Дороти, прежде чем снова вернуться к пудингу.
Дороти посмотрела, как он занимается приготовлением пищи, потом взглянула на свои полные, пухлые руки и снова на мужа.
— Ты в самом деле большой и нежный прохвост, — она налила вино в стаканы, — поэтому давай выпьем за твое благополучное возвращение. И за окончание этой проклятой недели.
— И за мучительную, продолжительную смерть Ангуса Агнью, которую покажут в лучшее телевизионное время без субтитров.
— Аминь.
Жилище Дэвида Джардина представляло собой уютный сельский дом на окраине обширного охотничьего имения в Уилтшир-Даунс. Они с Дороти купили его в 1973 году вместе с четырьмя акрами леса и луга, на котором он и стоял. Покупка состоялась на деньги, вырученные от продажи их лондонской трехкомнатной квартиры в Хайгейте и акций, доставшихся Дэвиду после смерти отца, погибшего в результате дорожного происшествия при столкновении его велосипеда с автобусом на Трафальгар-сквер. Да плюс еще твердая пятипроцентная ссуда, предоставленная банком, имевшим неофициальные контакты с «фирмой».
Перед домом протянулся прекрасный луг, росло несколько яблонь и вишен, с востока и севера луг окружала березовая роща, а на западе луг плавно спускался к фруктовому саду. Построен дом был в 1638 году для местного сквайра, погибшего вскоре в мощеном булыжником внутреннем дворике, когда он с мечом в руках защищал своего девятнадцатилетнего сына, потерявшего ногу во время второй битвы при Ньюбери, и за которым охотились шотландские кавалеристы Кромвеля. Дом подожгли, а сына казнили в сарае, где он прятался, но перед этим он успел отправить к праотцам троих «круглоголовых». Двоих застрелил из седельных пистолетов, а третьего убил, метнув через весь сарай кавалерийский тесак.
Отца и сына похоронили на маленьком церковном кладбище, и Джардин с Дороти приносили цветы на их могилы каждую весну в годовщину того дня, когда в 1648 году сэр Ричард и Гай Фодерингем храбро погибли в бою. Этот ритуал превратился у них в непременную семейную традицию, и когда их дочь Салли и маленький Эндрю бывали дома, то всегда сопровождали родителей на кладбище. Викарий местного прихода как-то сделал замечание по поводу «маленькой церемонии» и попытался выразить свое неудовольствие, на что Джардин вежливо поинтересовался, не собираются ли викарий и живущий с ним любовник устроить маленькую неофициальную церемонию, чтобы освятить свой союз. С тех пор они были с викарием на ножах.
«Конечно, у Дэвида в характере есть слабости, — подумала Дороти, наблюдая за мужем, возившимся с рисовым пудингом, — что делает его вовсе неплохим парнем. Но очень хорошо, что он, похоже, не подозревает о них».
Когда Салли слегка задурила, учась в последнем классе школы-интерната, именно Дэвид взял отпуск, несмотря на панику, царившую в его офисе в связи с вторжением американцев в Панаму, поехал на машине в Дорсет, привез девушку домой, сидел с ней, выслушивал, ласково убеждал, страдая от вспышек раздражительности дочери. Он снова и снова слушал ее, не уставая, давал советы, а потом отвез назад в школу, и ей удалось нагнать в учебе и вполне прилично сдать экзамены по повышенной программе, что позволило поступить в университет. Сейчас она изучала в университете биологию, намеревалась заняться медициной, и, похоже, все у нее в жизни наладилось.
А когда Дороти стала серьезно прикладываться к бутылке, о чем не подозревали коллеги из Би-би-си, и вести себя отвратительно по отношению ко всем членам семьи, именно Дэвид сказал ей тогда жестокие, но столь необходимые слова о том, что скоро она может превратиться в алкоголичку, что эта пагубная слабость поставит ее в унизительное положение. Но в то же время ему не нравится идея жить со скучной трезвенницей, которая вообще не берет в рот ни капли спиртного.
— Черт побери, у тебя же есть чувство самосохранения, Дот, — сказал он ей тогда, — и ты обязательно выкарабкаешься из этого чертова кризиса. Но начинай прямо сейчас… чтобы на закате наших
