В конце разговора Балакин побледнел. Он то расстегивал плохо гнущимися пальцами, то застегивал крючок на вороте кителя.
— Ну, берегись, Легошина…
— Что ты вызверился на меня?
— Я заставлю тебя сейчас в письменной форме…
Он схватил с конторки связку ключей и подбежал к двери, намереваясь ее закрыть.
Незабудка пыталась помешать ему, но он оттолкнул ее, и она плюхнулась на мешки с сахарным песком, те самые, возле которых недавно стояли ведра с водой.
Он торопливо запер железную дверь, сунул ключ в карман и взглянул на Незабудку с видом победителя, далекого от снисхождения.
Но тут же глаза его округлились.
— Убери свою игрушку, с ума спятила?
— Вот всажу тебе пулю в живот. Мишень-то большая… — Незабудка в вытянутой руке держала браунинг. — Не бойся, в аппендицит не попаду, поскольку он у тебя вырезан… В боях за Родину… А ну, открой свою калитку!..
Он долго нашаривал в кармане ключ, долго не мог попасть в замочную скважину — боялся отвернуться, не отводил глаз от браунинга.
— Пошевеливайся! Ох, доведешь меня до греха.
— Опусти свою пушку!
Он принялся поносными словами ругать ее, но у Незабудки хватило выдержки не ответить ругательствами, она сказала только:
— На тень свою бреши!
Незабудка ушла со склада, понимая, что больше ей здесь не работать, встревоженная.
Жуликов с поличным не поймала, а раскипятилась раньше времени, открыла свои карты. Выходит, Балакин правильно назвал ее полудурочкой неавторитетной.
«Проклятая совесть. Всю жизнь мне искалечила. Если бы не совесть, жила бы припеваючи… — Но тут же Незабудка одумалась: — Как тебе не совестно даже думать так, бессовестная?..»
20
Прожит День Победы над Японией 3 сентября, объявленный нерабочим днем. Японцы подписали акт о безоговорочной капитуляции. Перестали передавать оперативные сводки, по радио объявили, что действие закона о демобилизации тринадцати старших возрастов распространяется и на войска, находящиеся на Дальнем Востоке.
12 сентября радио осведомило, что японцы потеряли 674 тысячи солдат и офицеров пленными и убитыми.
Входят ли в эту цифру жертвы, которые унесла с собой американская бомба, сброшенная на большой японский город? Об этой бомбе Незабудка услышала от замполита госпиталя. Название города в ее памяти не удержалось, она не все поняла из того, что рассказал замполит, а он признался, что и сам не все понимает про атомы. По его словам, между землей и солнцем, там, где взорвалась бомба, вырос огромный ядовитый гриб из огня и дыма, закрывший все небо. Дома разрушило, деревья вырвало с корнем, и они легли, обугленные, поперек улиц. Жидкий асфальт дымился под ногами, жители пытались убежать, кутаясь в одеяла. А кто не сгорел живьем, не превратился в пепел, помер от ожогов. Вода в японской реке стала горячей, в ней плавали вареные рыбы, а река пахла, как рыбный суп.
Когда Незабудка пересказывала все это Дануте, та едва слышно прошептала:
— А узнают люди, кого проклинать в веках за это злодейство?..
Наши потери на Дальнем Востоке составили с 9 августа по 9 сентября убитыми 8129 и ранеными 22 264 человека. Можно считать, что жертвы, которые мы принесли ради исторической победы, невелики. Но разве это утешит матерей, жен, сестер или невест, чьи сыновья, мужья, братья или женихи погибли? Ведь и Павел мог оказаться двадцать две тысячи двести шестьдесят четвертым раненым или восемь тысяч сто двадцать девятым убитым.
Сколько еще дней сердце Незабудки, как и многих других женщин, будет замирать при встрече с почтальоном. Дорога с Курильских островов или из Порт-Артура дальняя и для тех, кто вернется с войны, и для похоронок. Восемь тысяч сто двадцать девять похоронок!
Незабудку потрясло несчастье, которое обрушилось на их соседку. Это она жила в доме напротив колодца, за палисадником с золотыми долговязыми подсолнухами, это она оставила Незабудке во временное пользование мужнину гитару и подарила калыску для сыночка. Похоронка, или, как сказала тогда Данута, «погребенка», пришла соседке через два с половиной месяца после Победы — муж помер от ран в госпитале и похоронен с воинскими почестями в австрийской земле.
«Неужели только для того, — причитала Незабудка, — судьба сохранила тебе, Павлуша, жизнь на той войне, чтобы я оплакивала тебя, убитого на новой войне, да еще оплакивала вдвоем с маленьким Павлушкой?»
Она бессвязно по-бабьи твердила заклинание, слышанное в детстве от бабки:
— Да не закружит тебя тайга, да не даст твое ружье осечки, да святится имя твое, Павел.
Почему так сильно ударила Незабудку в сердце траурная новость, сделавшая вдовой малознакомую ей, добрую женщину?
Как же Незабудка не подумала раньше, что и после того как придет самая наипоследняя погребенка, эта проклятущая война еще долго будет метить и хватать свои жертвы, еще длинные месяцы и годы раненые и контуженные будут лежать на пороге между жизнью и смертью?
Она пошлет себя ко всем чертям и запретит себе называться фронтовичкой, если откажет в милосердии тем, кто мыкается и сегодня на госпитальных койках.
Уволившись из горпищеторга, она всерьез подумывала о том, чтобы уехать на Урал. Туда эвакуировали тяжелораненых, оттуда ей приходило много писем от ее крестников, вытащенных с поля боя, там, судя по почтовым штемпелям, даже в маленьких городках притулились госпитали…
Пора потихоньку собираться в дорогу, хорошо бы приехать до крутых уральских морозов. Как бы Павлушка не простыл на пересадках. Или попадешь в вагон с разбитыми стеклами. Или проводники угля не найдут. Не слишком разумно приехать домой на зиму глядя. Тамошняя зима шуток не любит и требует уважительного к себе отношения. Припасены ли дрова в достатке, или курень пустой? Куренем у них на Урале называют сарай для дров. А если дров не хватит — кто привезет?.. Она с детства помнит дедова коня, капризный был жеребец, но работяга. Когда до Соликамска еще не дотянули рельсы, а подошло время бурить первую калийную шахту, компрессор туда тащили в упряжке восемьдесят лошадей и среди возчиков был дед Павел Лаврентьевич со своей одной лошадиной силой. Дед тогда и сам был сильный, управлялся со всем хозяйством, а сейчас съехал из безработного дома и сидит вахтером в проходной Вишерского бумажного комбината.
Она силилась вспомнить и не могла — что у нее осталось дома из зимней одежды? Подшиты ли валенки, помнится, они прохудились. Валенки, валенки, не подшиты, стареньки… Овчинный тулупчик изношенный, в латках. Собиралась когда-то справить зимнее пальто, да прособиралась. Цел ли оренбургский платок, или бабка износила? Не дымит ли печка в доме, как это частенько бывало? Недолго Павлушке дыму наглотаться, не угорел бы…
Она еще ни разу не истопила печку в своей комнате на улице Буденного — дымит или не дымит, хорошо греет или плохо? Надо бы спросить у Дануты, да теперь уже не к чему.
Она подумала об их общем с Данутой огородишке. Хоть и бедный, но все же подспорье на осень, а может, и до Нового года.
Уволилась Незабудка по собственному желанию, двухнедельное вознаграждение не полагалось, а денег на дорогу в обрез. И тут она вспомнила, что ни разу не получала пособия как мать-одиночка. Правда, при регистрации она высокомерно отказалась от такого пособия, но если принять во внимание все обстоятельства…
