Они оба катались по земле и хрипели в лицо друг другу, задыхаясь от усталости и злости. Немец был цепкий и хорошо держался на ногах, но меховой комбинезон стеснял его движения. Он прокусил Листопаду руку, но тот, изловчившись, страшно ударил его по переносице гранатой, поставленной на предохранитель, и унес тугой планшет немца, набитый картами.
Он очень боялся за эти карты, лежащие под целлулоидом, когда переплывал Днепр, уже тронутый у берегов тонким, хрустящим ледком. Он просушил карты у потайного костра раньше, чем успел высохнуть сам и перевязать вспухшую кисть руки.
Все было в порядке. Пометки на картах не расплылись, и Листопад теперь мог открыть адресный стол и выдавать справки насчет немецких аэродромов…
Майор Светлов встретил разведчика громоподобным приветствием, обнял, угостил чаркой, обо всем расспросил.
— Дивчина одна в Кувшиновке, хозяйская дочь, просилась со мной от немцев, — сказал напоследок Листопад.
— Где же она? Показывайте!..
— Отказал, товарищ майор. Боялся — нагорит от вас.
— И напрасно. Если человек надежный — почему же? Мы бы ей работенку нашли. И вам было бы за кем поухаживать.
Майор Светлов, довольный шуткой, расхохотался так громко, что из щелей бревенчатого наката посыпался песок.
Листопад уже надел свою гимнастерку, но не спешил отдавать замусоленный пиджак. Как-то не хотелось расставаться с пиджаком, к которому Настенька пришивала пуговицы…
Отгремев боями, прошла зима, а Листопад все еще перебирал в памяти подробности этого единственного дня: и как Настя приоделась для него, и как спала, положив голову ему на плечо, и острую минуту расставания, и слезы в глазах, смотрящих с любовью, надеждой, и девичьи губы — доверчивые, горячие.
Листопад ни от кого не получал ласковых, берущих за сердце писем, не носил в кармане ничьей фотографии, не помнил наизусть ничьего адреса, и, может быть, поэтому воспоминание так щемило сердце.
В апреле места, где когда-то бродил Листопад, освободила Красная Армия. Он мечтал о письме от Настеньки, хотя понимал, что письма быть не может, потому что не дал адреса. И все-таки он упрямо мечтал о письме.
После боя, в котором Листопад отличился, он набрался смелости и обратился к майору Светлову:
— Хочу попроситься в отпуск по семейным обстоятельствам.
— Вы разве семейный?
— Да как сказать… — смутился Листопад. — Однако зятем называли.
— Та-ак… И далеко?
— В Кувшиновку. Недалеко тут, — поспешно, боясь отказа, ответил Листопад. — Наш правый сосед освобождал.
— Кувшиновка, Кувшиновка… Вспомнил! Хозяйская дочь? Да вы не смущайтесь, — подбодрил майор и деловито осведомился: — За трое суток обернетесь?
— Не знаю, право… Как дорога.
— Берите пять. Провоюем сами. Но обратно без жены не являться, понятно?
И снова раздался громоподобный смех.
Листопад взял с собой командирский паек и с вещевым мешком за плечами отправился в путь.
Он шел, и ехал, и опять шел мимо уцелевших и разрушенных деревень.
Чем ближе к Кувшиновке, тем больше он торопился. Даже попутные машины не могли унять его нетерпения.
Вот наконец и памятная горка с тремя старыми березами. Оттуда должна показаться Кувшиновка.
Листопад ускорил шаг.
Он уже представлял себе во всех подробностях встречу с Настенькой, видел ее глаза, сначала изумленные, потом счастливые. Сперва она не в силах тронуться с места, потом бросается на шею и горячо-горячо шепчет какие-то особенные слова.
Но где же все-таки Кувшиновка? Деревне давно бы пора показаться, а ее все не видно. Вдали на пустыре лишь чернели зловещие квадраты золы. Листопад ускорил шаг, он почти бежал навстречу своему несчастью.
Ни домов, ни жителей. Обугленные березы у плетней. Черные остовы печей, стоящих под открытым небом.
Может, он ошибся?
В шалаше, покрытом лоскутами ржавой кровли, Листопад нашел двух связистов.
— Какая это деревня?
— Никто не знает, товарищ лейтенант! Была деревня, да вся вышла. Сутки здесь, а живой души не видели.
Листопад направился в другой конец деревни, мимо обгоревшего сруба колодца. За околицей, у развилки дорог, он нашел на обочине шест с дощечкой «Кувшиновка».
Листопад посидел на придорожном камне, потом поднялся и медленно, как погорелец, который навсегда распрощался с руинами родного дома, пошел прочь…
В соседней деревне Бобылево уцелело несколько домов. Листопад обошел дома один за другим и все расспрашивал о Настеньке, о Петровне.
— Кто же ее, сынок, знает, — сказал один старик. — Молодежь почти вся в Милехинские леса подалась. Проживают там в партизанском звании.
Старик показал рукой куда-то на запад.
Пожилая женщина, которая работала на огороде, сказала:
— Нет, хороший человек, ничего я тебе про Петровну не скажу. Настю, может, в неметчину угнали зимой, а Петровна все-таки женщина в возрасте.
Листопад зашагал дальше.
— Петровне-то, хороший человек, ты кем приходишься? — крикнула ему женщина вдогонку.
— Зять я, — отозвался Листопад, не останавливаясь и не повернув головы.
А девушка, пробегавшая куда-то с пустым ведром, ответила:
— Настя? Из Кувшиновки? Это которая на птицеферме работала? Конечно, знаю. Она, наверно, в санитарки записалась. Из Кувшиновки много девчат в армию ушло. Дождались своих и ушли…
«Что же, очень может быть», — думал Листопад, покидая Бобылево. Он живо представил себе Настеньку в шинели, в тяжелых сапогах не по размеру, с санитарной сумкой через плечо. И когда он думал так, ему легче шагалось.
ГДЕ ЭТА УЛИЦА, ГДЕ ЭТОТ ДОМ
Генерал дал отпуск всем четырем саперам, подорвавшим мост. Мельничук уехал куда-то на Полтавщину. Скоморохов — в Вологду, Гаранин — в городок Плес, лежащий на Волге, а Вишняков заявил, что едет в Смоленск.
— Ну куда ты поедешь? — пытался отговорить его командир взвода Чутко. — Человек ты одинокий…
— «Одинокий, одинокий»! — передразнил Вишняков. — Может, у меня родные в Смоленске проживают.
— Насчет родных ты, конечно, заливаешь, но отговаривать больше не стану. Сам пожалеешь.
— Все едут, один я сиди на месте! Раз отпуск дан, — значит, имею полное право уехать! — ворчал
