по-прежнему связывавшая ее единой нитью с младенцем. Мокрый красный комочек, с плотно сжатыми припухшими веками, пронзительно и гневно кричал в руках у Х-ани, широко открыв свой розовый беззубый рот.
— Мальчик, а, Х-ани?
— О, да, конечно, мальчик.
Кончиком указательного пальца она пощекотала крошечный пенис новорожденного, который тут же напрягся, словно подчеркивая этим свое недовольство, и выпустил в воздух мощную, изогнутую струю мочи.
— Смотри! Смотри! — Х-ани чуть не зашлась от смеха. — Он писает на этот мир! Все духи этого места станут мне свидетелями, клянусь, что сегодня родился на свет настоящий лев.
И передала орущего мальчика матери.
— Вычисти ему глазки и нос.
Сантен, как кошка, стала вылизывать сыну его крошечные припухшие веки, ноздри и рот, не нуждаясь больше ни в каких инструкциях.
А потом Х-ани снова забрала ребенка, руки ее двигались, как у опытного и хорошо знакомого с предстоящей процедурой человека. Мягкими, но крепкими белыми нитями, вытянутыми с внутренней стороны коры монгонго, она перевязала пуповину и отрезала ее молниеносным движением костяного ножа. Затем обмотала конец пуповины листьями дикой айвы, обладающими лечебными свойствами, и вправила ее на место.
Сидя на промокшей шкуре, измазанная собственной кровью, Сантен наблюдала за Х-ани блестевшими от счастья глазами.
— Ну вот, — проговорила довольная собой бушменка. — Теперь он готов к тому, чтобы его приложили к груди.
И положила мальчика на колени матери.
Сантен и ее сын нуждались в том, чтобы ими только чуть-чуть руководили. Нажав на сосок и выдавив из пего каплю молока, Х-ани дотронулась влажным кончиком до рта младенца, и он вцепился, как пиявка, громко зачмокав. Несколько мгновений Сантен не шевелилась, напуганная внезапной острой болью в животе, когда ребенок начал сосать, но боль быстро отступила, и она тут же забыла о ней, целиком и полностью завороженная тем невероятным существом, которое только что произвела на свет.
С необыкновенной нежностью развернула его кулачок, изумляясь совершенству каждого крошечного розового пальчика и каждого перламутрового ноготка размером с зернышко риса, а когда малыш вдруг на удивление крепко ухватился за ее палец, у Сантен сжалось сердце. Она поглаживала его влажные темные волосики, которые закручивались в колечки по мере того, как высыхали. Сантен оцепенела, увидев, как пульсирует кровь под тонкой мембраной, прикрывавшей незащищенное костью темечко.
Младенец перестал сосать и, умиротворенный, лежал у нее на руках, так что теперь можно было разглядеть его лицо. Малыш улыбался. За исключением припухших век, черты лица были ясно очерченными и правильными, а не сплюснутыми и неестественными, как у тех новорожденных, что ей доводилось видеть. Брови густые и высокие, нос прямой и крупный. Она мгновенно вспомнила Мишеля — нет, нос сына торчал еще более гордо, чем у Мишеля, напоминая, скорее, генерала Шона Кортни.
— Ну, конечно! — хмыкнула Сантен. — Вылитый нос Кортни.
В этот момент малыш поднатужился и испортил воздух, одновременно срыгнув, отчего капелька свернувшегося молока показалась в уголке рта, и начал снова ловить сосок, требовательно разевая ротик и крутя головой из стороны в сторону. Сантен приложила его к другой груди, направив сосок в беззубый рот.
Встав на колени, Х-ани вытирала шкуру, когда Сантен сморщилась от новой боли и из нее выскользнуло «место». Завернув все в широкие листья какого-то растения, Х-ани спрятала сверток в кору и направилась с ним в рощу.
А когда вернулась, ребенок спал на коленях матери, прижав ножки к надутому, как шарик, животику.
— Если ты позволишь, я приглашу О-хва. Он слышал крики новорожденного.
— О-о, конечно, зови его скорее. — Сантен совсем забыла о старике и теперь была счастлива, что может похвастаться своим восхитительным сокровищем.
О-хва приблизился, страшно смущаясь. Присел на корточках и чуть в стороне, как всякий мужчина полностью лишившись смелости перед таинством деторождения.
— Подойди, старейший, — подбодрила его Сантен, и О-хва запрыгал на корточках, остановившись возле спящего малыша и торжественно вглядываясь в него.
— Ну, что ты о нем думаешь? Станет он охотником? Таким же умелым и храбрым, как О-хва?
О-хва что-то прощелкал, растеряв вдруг все слова, лицо его сморщилось от необычайного волнения и стало похожим на мордочку пекинской собачки. В этот момент малыш ткнул ножкой и зевнул во сне. Старый бушмен разразился неудержимым счастливым смехом.
— Никогда не думал, что снова увижу такое, — засопел он с веселым видом, протянув руку и коснувшись крошечной розовой пяточки.
Малыш снова ткнул ножкой. Для О-хва это было уже чересчур. Он вскочил и начал танцевать. Шаркая и притопывая ногами, кружась вокруг матери и ребенка, сидевших на шкуре антилопы, танцевал и танцевал. Х-ани сумела выдержать лишь три круга, тоже вскочила на ноги и начала танцевать вместе с мужем, идя за ним вслед, уперев руки в узенькие бедра, припрыгивая, когда прыгал О-хва, покачивая выпиравшими ягодицами, замысловато притопывая ногами и подпевая.
И вслед за О-хва подхватила Х-ани:
О-хва топал и дергал ногами, потряхивал плечами.
И Х-ани повторяла свой припев:
Бушмены благословляли ребенка, желая ему того, что было самым драгоценным в роду Санов. Сантен боялась, что сердце ее разорвется от любви к ним и к маленькому розовому комочку на коленях.
Когда наконец старики не могли больше ни петь, ни танцевать, они оба упали перед Сантен на колени.
— Как пра-пра-прародители ребенка, мы бы хотели дать ему имя, — тихо вымолвила Х-ани. — Это нам разрешается?
— Говори, старейшая. Говори, старейший.
Х-ани посмотрела на мужа, тот ободрительно кивнул.
— Мы назовем ребенка Шаса.
Глаза Сантен защипало от слез, ибо она поняла, что ей оказывают великую честь. Бушмены называли ребенка так, как называли самое драгоценное вещество во вселенной, имя которому «вода».
— Шаса — хорошая вода. Смахнув слезы, Сантен улыбнулась.
— Я нарекаю этого младенца Мишель Шаса де Тири Кортни, — тихо проговорила она, и каждый из стариков по очереди коснулся глаз и рта ребенка, благословляя его.
