западне, а Сантен пятилась от нее, по колено в тянувшей в море волне, слишком измученная, чтобы повернуться и бежать, пока удивительным образом не осознала, что стоит на плотно утрамбованном песке выше кромки воды.
Отбросила в сторону руль и заковыляла вверх по берегу в сторону высоких дюн. Но сил пройти так далеко у нее не было. Она рухнула чуть выше границы прилива лицом вниз. Песок покрыл ее лицо и тело, будто сахар, а Сантен лежала на солнце и плакала от страха, угрызений совести и облегчения.
Она не знала, как долго пролежала на песке, но через некоторое время, ощутив жжение жестких лучей солнца на голых ногах, медленно села. С испугом взглянула на кромку прибоя, все еще ожидая увидеть там на мели громадную голубую хищницу, но начавшийся прилив, должно быть, поднял и унес ее в глубину. Сантен испустила непроизвольный вздох облегчения и неуверенно поднялась.
Тело было избито и раздавлено, она чувствовала себя очень ослабшей, грубая обдирающая шкура до крови расцарапала кожу, на бедрах уже растекались темно-синие пятна. Юбка была сорвана акулой, а туфли сброшены перед тем, как прыгнуть с палубы судна-госпиталя, так что, если не считать насквозь промокшей форменной блузы и шелкового нижнего белья, девушка была голой. Сантен испытала прилив стыда и, инстинктивно прикрыв себя внизу руками, быстро оглянулась. Никогда еще в своей жизни она не была так далеко от других людей.
— Никто не станет тут за мной подглядывать. — Опустившиеся руки дотронулись до чего-то, висевшего на талии. Это был складной нож Эрни.
Сантен взяла нож и долго вглядывалась в даль океана. Чувство вины и угрызения совести опять охватили ее.
— Я обязана тебе своей жизнью и жизнью моего сына. О, Эрни, как бы мне хотелось, чтобы ты по- прежнему был с нами!
Одиночество накатилось с такой непреодолимой силой, что она вновь тяжело опустилась на песок и закрыла лицо руками. Солнце еще раз заставило очнуться. Сантен почувствовала, как палящие лучи начинают покалывать и жечь кожу. Сразу же возвратилось ощущение жажды.
— Надо защититься от солнца. — Она села прямо и посмотрела вокруг себя внимательнее.
Широкая желтая прибрежная полоса заканчивалась громадными, как горы, дюнами. Берег был абсолютно пустынным. Он простирался сглаженными кривыми линиями по обе стороны от нее насколько хватало глаз, пока не сливался с волнующим морем. Сантен показалось, что это — картина одиночества: здесь не было ни камня, ни листочка растительности, ни птицы, ни животного и никакого укрытия от солнца.
Тогда она взглянула туда, где с трудом выбралась на сушу, и увидела остатки своего плота, кружащиеся и кувыркающиеся в прибое. Борясь со страхом перед акулой, вошла в воду по колено и вытащила спутавшиеся парус и доски высоко на берег, за линию прилива. Для юбки вырезала полоску парусины и прикрепила к талии куском пенькового троса. Потом другую, чтобы прикрыть голову и плечи от солнца.
— О, как мне хочется пить! — Постояла у воды, с вожделением вглядываясь туда, где в водах течения танцевали заросли морских водорослей. Жажда была сильнее отвращения к их соку, но ужас перед акулой сильнее и того, и другого, и Сантен отвернулась.
Хотя тело болело, а синяки на руках и ногах становились лилово-черными, она знала, что ей лучше всего отправляться в дорогу, а идти можно только в одном направлении. Кейптаун лежал к югу. Однако ближе находились немецкие города со странными названиями — с усилием вспоминала их — Свакопмунд и Людерицбухт. Ближайший был, вероятно в пятистах километрах.
Пятьсот километров!..
Когда Сантен осознала величину этого громадного расстояния, ноги подкосились и она тяжело опустилась на песок.
— Я не буду помнить о том, как это далеко. Я буду загадывать только один шаг вперед.
Пересилив себя, поднялась на ноги, все тело отозвалось болью ссадин и синяков. Прихрамывая, пошла вдоль кромки воды, где песок был мокрым и плотным. Через некоторое время мышцы разогрелись, скованность уменьшилась, идти стало легче.
— Загадывать только на шаг вперед! — Одиночество было тем бременем, которое одолело бы, если допустить какую-нибудь слабость. Сантен подняла подбородок и посмотрела вперед.
Берег казался нескончаемым, открывающаяся перспектива была пугающе однообразна. Те часы, что она с трудом тащилась вперед, похоже, никак не сказались на этой картине, и Сантен начала думать, что совершает некую однообразную механическую работу. Впереди простираются непрерывные пески, справа — неизменное море, слева — высокая стена дюн, а над всем этим — необъятная млечно-голубая чаша небес.
— Я иду из никуда в никуда. — Всей душой страстно захотелось хоть краем глаза увидеть какую-нибудь человеческую фигуру.
Подошвы босых ног стали причинять ей боль. Когда она села, чтобы растереть их, то обнаружила, что морская вода размягчила кожу, а жесткий песок ободрал ее почти до мяса. Обернула ступни полосками парусины и пошла дальше. Солнце и физическое напряжение пропитали блузу потом, а жажда стала спутником-призраком.
Солнце прошло половину западной части небесного свода, впереди появился скалистый мыс. Просто потому, что он внес изменение в скучный пейзаж, Сантен ускорила шаг. Но почти сразу снова пошла медленнее, понимая, насколько один день пути уже ослабил ее.
— Я не ела три дня и не пила со вчерашнего дня…
Скалистый мыс, казалось, совсем не приближался, пришлось сесть, чтобы отдохнуть. Почти немедленно навалилась жажда.
— Если я в ближайшее время не попью, я буду не в состоянии идти дальше, — прошептала она, вглядываясь в низкий вал из черных камней, и недоверчиво выпрямилась. Глаза обманывают ее? Быстро заморгала и посмотрела снова.
— Люди! — Сантен заставила себя подняться. — Люди! — Спотыкаясь, пошла вперед.
Они сидели на камнях, движущиеся силуэты голов виднелись на фоне бледного неба. Девушка громко засмеялась и замахала.
— Их там так много… я что, схожу с ума? — Попыталась крикнуть, но получилось, что негромко, но пронзительно заскулила.
Разочарование было столь сильно, что она попятилась, словно от физического удара.
— Тюлени… — Их заунывные, похожие на гудки крики долетели с дуновением легкого бриза.
Некоторое время Сантен думала, что у нее нет сил идти дальше. Но заставила шагнуть одну ногу, потом другую и тяжело побрела в сторону мыса.
Несколько сотен тюленей украшали собой скалы, еще множество резвилось в волнах. Ветер доносил зловоние животных. При приближении человека они заторопились в сторону моря, шлепая по камням в своей смехотворно-клоунской манере. Среди них были десятки детенышей.
— Если бы я смогла поймать одного! — Сантен сжала складной нож в правой руке и раскрыла лезвие. — Мне необходимо поскорее поесть… — Но, уже встревоженные, вожаки соскальзывали с камней во вздымавшуюся зеленую воду, при этом их неуклюжие тяжелые движения вдруг становились чудесно грациозными.
Она побежала, но этот порыв ускорил стремительный бросок темных тел через камни; до ближайшего животного оставалось не менее ста ярдов. Девушка сдалась и остановилась едва дыша, смотрела на то, как вся масса исчезает в море.
Вдруг среди них началось какое-то бурное волнение, послышался хор пронзительных воплей и полных ужаса криков. Сантен заметила, как две легкие, волчьих очертаний, тени метнулись из скопления камней и врезались в густую толпу тюленей. Поняла, что ее приближение отвлекло колонию животных и дало возможность каким-то хищникам броситься в атаку. Она не узнала в них буро-желтых гиен, ибо на иллюстрациях, которые помещались почти в каждой книге об Африке, видела лишь более крупную и свирепую пятнистую гиену.
Это же были «береговые волки», как их называли голландские переселенцы; размером с мастифа, но с остроконечными ушами и косматой шкурой длинного пепельно-желтого меха, который сейчас стоял торчком от возбуждения. Они безошибочно выбрали самых маленьких и беззащитных детенышей, выхватили их
