прямо из-под бока у неуклюжих матерей и потащили прочь, легко уклоняясь от гротескных попыток матерей защитить молодняк.
Сантен снова побежала, при ее приближении самки отступили и с плеском попадали с черных камней в волны прибоя. Она подхватила дубинку из кучи прибитых к берегу кусков дерева и мусора и помчалась поперек мыса, чтобы отрезать путь ближайшей гиене.
Гиене затруднял путь визжащий детеныш, которого она волокла, и девушка ухитрилась перегнать ее. Животное остановилось, наклонив голову в угрожающей позе, и смотрело, как человек подходит ближе. Маленький тюлень сильно истекал кровью в том месте, где в его блестящую шкуру вонзились клыки гиены, и плакал, словно человеческое дитя.
Гиена свирепо зарычала, а Сантен остановилась перед зверем, размахивая дубинкой и пронзительно крича на него:
— Брось его! Убирайся, тварь! Оставь его!
Она почувствовала, что гиена озадачена ее агрессивным поведением. Хотя и зарычала еще раз, но отошла на несколько шагов и присела в охранительной позе над своей извивавшейся добычей.
Сантен попыталась взглядом смутить зверя, не отводя его от устрашающих глаз хищницы и продолжая кричать и размахивать дубинкой. Вдруг гиена бросила сильно пораненного тюленя и кинулась прямо на противника, обнажив длинные желтые клыки и издавая глубокое рокочущее рычание. Инстинктивно Сантен почувствовала, что наступил решающий момент. Если она обратится в бегство, гиена догонит и растерзает ее.
Девушка бросилась вперед, чтобы встретить нападение, крича вдвое сильнее и размахивая дубинкой во все стороны и изо всех сил. Очевидно, гиена не ожидала такой реакции. Храбрости не хватило. Она повернулась и побежала обратно к своей барахтавшейся добыче и, вонзив клыки в шелковистую шкуру, снова потащила ее. У ног Сантен была щель в скале, наполненная обтесанными морем круглыми камнями. Схватив один из них, размером со спелый апельсин, швырнула в гиену. Целилась в голову, но тяжелый камень не долетел и ударил животное по лапе, размозжив ее о каменистую почву. Гиена взвыла, бросила детеныша и быстро захромала прочь на трех лапах.
Сантен побежала вперед, открывая складной нож. Она была родом из деревенской местности и прежде помогала Анне и отцу забивать животных и разделывать туши. Единственным быстрым и милосердным ударом она перерезала глотку котику и дала стечь крови. Гиена пришла обратно, сделав круг, рыча и скуля, сильно хромая и пребывая в нерешительности, сбитая с толку атакой.
Девушка стала хватать камни из расщелины обеими руками и бросать. Один попал гиене сбоку в косматую голову, и хищница, взвизгнув, как собака, отбежала на целых пятьдесят шагов, потом остановилась и разъяренно оглянулась.
Сантен работала быстро. Она раньше наблюдала за тем, как Анна это проделывала с бараньей тушей, и теперь сама, распиливая хрящ, соединявший ребра спереди, держала острие ножа под таким углом, чтобы не надрезать желудок или кишки.
Окровавленными руками бросила еще один камень в ходившую вокруг гиену, а потом осторожно вынула желудок детеныша. Жажда влаги бушевала внутри, она уже чувствовала, что недостаток ее угрожает существованию собственного зародыша, и тем не менее затошнило от одной мысли о том, что нужно сделать. — Когда я была девочкой, — рассказывала ей Анна, — пастухи делали это всякий раз, когда погибал ягненок-сосунок.
Сантен держала желудочек в сложенных вместе и покрытых кровью ладонях. Оболочка была желтоватой и прозрачной, содержимое можно увидеть сквозь стенки. Детеныш, видимо, до самого нападения гиены лежал со своей матерью и жадно сосал. Маленький желудочек был до отказа наполнен молоком.
Сантен сглотнула с отвращением, но затем сказала себе:
— Если ты не выпьешь, к утру ты умрешь — и ты, и сын Мишеля, оба.
Она сделала крошечный надрез в стенке желудка, и из него сразу же стали сочиться густые, начинавшие створаживаться струйки молока. Сантен закрыла глаза и накрыла ртом надрез. Заставила себя сосать теплое свернувшееся молоко. Ее пустой желудок восставал, она давилась от непроизвольного рвотного рефлекса, но боролась с ним и наконец сдержала его.
У свернувшегося молока был легкий рыбный привкус, но оно оказалось не совсем уж отвратительным. Сделав первый большой глоток, Сантен решила, что вкус немного напоминает сыр из козьего молока, терпкий от сычужной закваски.
Передохнула, вытерла кровь и слизь с губ тыльной стороной ладони. Почти ощутила, как влага пропитывает обезвоженные ткани тела и новая сила расходится по всему ее измученному организму.
Девушка бросила еще один камень в гиену, а потом допила остатки густого свернувшегося молока. Осторожно разрезала пустой мешочек желудка и вылизала последние капли. Потом бросила пустую оболочку гиене.
— Ею я поделюсь с тобой, — сказала огрызнувшемуся зверю.
Сняла шкуру с туши, а голову и конечности тоже бросила гиене. Большое, похожее на собаку, плотоядное животное, по всей видимости, смирилось. Оно сидело на задних лапах в двадцати шагах от Сантен с комично выжидательным выражением на морде, навострив уши и ожидая тех обрезков, что ей швыряли.
Сантен срезала столько длинных узких полос ярко-красного мяса, сколько смогла отделить от скелета, и завернула их в холстину, прикрывавшую ей голову. Потом отступила, гиена рванулась вперед, чтобы подлизать с камней разлитую кровь и сокрушить крошечный скелет в своих уродливых, чересчур развитых челюстях.
Действие ветра и волн создало в высокой части скалы нависший выступ из плотного песчаника, вероятно и раньше служивший укрытием для людей. На песчаном полу пещеры Сантен обнаружила рассеянный пепел давным-давно потухшего костра, а порывшись в пыли, откопала маленький скребок или режущее орудие из камня, похожее на те, за которыми они с Анной охотились на небольшом холме позади шато в Морт Омм. Держа в грязной ладони этот обломок камня, почувствовала особенную ностальгическую боль, но когда поняла, что жалость к самой себе одолевает, положила сколок камня в карман блузы и заставила себя посмотреть в лицо жестокой реальности, а не впадать в тоску по давно минувшим дням на далекой земле.
— Огонь, — сказала она, изучив мертвые кусочки древесного угля. Выложила драгоценные полоски котикового мяса на камень у входа в пещеру просушиться на ветру и отправилась собирать прибитые морем обломки дерева.
Свалила это кучей рядом с древним очагом и попробовала вспомнить все, что когда-либо читала о разжигании огня.
— Две палочки… потри их друг о друга, — бормотала она.
Собранное дерево было сырым и пропитанным солью. Сантен выбрала два куска, не имея ни малейшего понятия, каким должно быть дерево, которое ей требовалось, и приступила к эксперименту. Она трудилась до тех пор, пока пальцы не заболели, но не смогла извлечь ни единой искры или даже струйки дымка.
Подавленная и унылая, легла, прислонившись спиной к задней стене каменного убежища, и стала смотреть, как солнце садится в темнеющее море. Поежилась от холодка вечернего бриза и поплотнее укутала плечи парусиновой «шалью». Маленький кусочек кремня надавил ей на грудь.
Сантен заметила, какими нежными стали в последнее время ее соски, а груди начали наливаться и твердеть, и сейчас помассировала их. Мысль о беременности придала силу. Посмотрела на юг и увидела любимую звезду Мишеля низко над горизонтом, где темный океан сливался с ночным небом.
— Ахернар, — прошептала она. — Мишель… — И когда произносила это имя, пальцы снова дотронулись до кусочка кремня в кармане. Было похоже, что эхо чуть ли не подарок Мишеля ей. Руки задрожали от волнения, когда она ударила камнем о стальное лезвие ножа и белые искры рассыпались в темноте скалистого убежища.
Сантен смотала нитки холста в неплотный шар, перемешав их с мелкой древесной стружкой, и принялась ударять над ним кремнем о сталь. Хотя каждая попытка вызывала дождь ярких белых искр, потребовалась осторожность и настойчивость, прежде чем наконец от шара не поднялась струйка дыма. Сантен раздула крошечное желтое пламя.
