Несмотря на все свое смущение, Сантен не могла не позавидовать. «Конечно, так намного удобнее!»
— Ну, давай же! — настаивала Х-ани. И Сантен сдалась. Скромно отвернувшись, слыша громкие ободрительные возгласы обоих стариков, она добавила собственную звенящую струю в общий котел, который Х-ани унесла с видом победителя.
— Поспеши, Нэм Чайлд, — позвала Х-ани. — Скоро придет солнце.
Она показала, как вычерпывать песок и сделать неглубокую траншею, куда можно лечь и спрятаться.
Солнце ударило по противоположной стороне дюн и, как из отполированного бронзового зеркала, направило на них свой отраженный жар. Съежившись в траншейках, не двигаясь, они лежали под узкой полоской тени.
Солнце поднималось все выше, тень от дюны сокращалась. Жар тоже поднимался, очень скоро все вокруг превратилось в мираж, за серебристой дымкой которого дюны словно бы затанцевали, а потом пески начали петь. Воздух наполнился низким, вибрирующим звучанием, как будто в пустыне заиграл невидимый гигантский струнный оркестр. Звук то поднимался, то падал, замирая где-то вдалеке, а затем все началось сначала.
— Пески поют, — тихо сказала Х-ани. Сантен поняла. Она лежала, приложив ухо к земле и вслушиваясь в странную, волшебную музыку пустыни.
Между тем жар усиливался. Следуя примеру бушменов, Сантен накрыла голову платком и не шевелилась. Однако уснуть в этом пекле было невозможно, и она погрузилась в некое полузабытье, ощущая на себе плотные горячие волны, которые накатывались ритмично, как волны океана.
Но жар все возрастал, а тени исчезли, когда солнце докатилось до своей полуденной высоты. От безжалостно хлеставших лучей теперь невозможно было ни спастись, ни спрятаться. Сантен лежала, хватая ртом воздух, как тяжело раненное животное. Даже это поверхностное, прерывистое дыхание обдирало горло, сжигая все внутри и забирая последние силы.
«Хуже уже не станет, — сказала она себе. — Солнце дошло до зенита и скоро начнет опускаться».
Но ошиблась. Жар продолжал усиливаться, теперь пустыня шуршала, судорожно свистя, как зверь в предсмертном хрипе. Сантен испугалась, как бы ей не выжгло глаза, если она приоткроет веки.
А потом она услышала рядом какое-то движение. Приподняла краешек платка и увидела, как старая бушменка осторожно смешивает песок с мочой, насыпая его в тыкву. Х-ани подтянула сосуд к Сантен и стала налеплять мокрый песок на ее запекшуюся кожу.
Сантен облегченно вздохнула, почувствовав прохладное прикосновение. Прежде чем влажное покрытие успело высохнуть, Х-ани накрыла девушку тонким слоем сыпучего песка, заполнив доверху всю траншейку, а потом осторожно поправила платок на голове Сантен.
— Спасибо, Х-ани, — но та уже передвинула горшок ближе к О-хва.
Намазанная влажным и укрытая сухим песком, Сантен пролежала так в течение нескольких самых кошмарных часов, а потом с той же внезапностью температура вдруг резко изменилась. Она почувствовала, что щеки уже не печет, ослепительно-белый солнечный свет не бьет в глаза, а мягко растекается по лицу.
В полночь они выбрались из своих убежищ и отряхнулись. Х-ани выдала каждому порцию священной для них воды, но заставить себя съесть что-нибудь Сантен опять не смогла, и О-хва повел их за собой.
Ночное путешествие теперь не удивляло и не восхищало, светила на небесах не казались больше чудом, на которое взираешь с благоговейным трепетом, а были просто своеобразными инструментами, помогавшими отмечать нестерпимо долгий ход часов.
И земля под ногами стала иной — сыпучий песок заменила твердая, спрессованная слюдяная поверхность, из которой торчали тускло блестевшие кристаллы, похожие на цветы, называемые «розами пустыни», с острыми, как лезвия, краями; они легко разрезали парусиновые сандалии, и Сантен приходилось замедлять ход, чтобы без конца перевязывать их. А когда слюдяная пустошь осталась позади и они взобрались на гребень невысокой песчаной насыпи, то увидели расстилавшуюся впереди новую просторную впадину.
О-хва ни разу не заколебался и не выказал и тени сомнения, хотя Сантен прекрасно понимала, что под воздействием постоянных ветров горы песка бесконечно меняли свои очертания. Невозможно, казалось, узнать, куда и в каком направлении идти, но старый бушмен двигался сквозь пески, отыскивая путь, как бывалый морской волк, который один знает, куда ведут подводные океанские течения.
Безмолвие пустыни оглушило Сантен, притупило слух. Казалось, уши заложило плавленым воском. Было похоже, что к ним пристроили огромные пустые раковины, странно-непрерывный гул которых давил на барабанные перепонки.
«Неужели пески никогда не кончатся? — спрашивала она себя. — Или этот континент состоит из одних дюн?»
На рассвете сделали привал, готовясь защищаться и противостоять новой осаде солнца. В самые жаркие дневные часы, когда Сантен лежала в своей похожей на могилу неглубокой траншее, укрытая пропитанным мочой песком, она вдруг почувствовала, как ее малыш шевельнулся снова, и на этот раз гораздо сильнее, как будто и он сражался со смертельной жарой и жаждой.
— Потерпи, моя крошечка. Побереги свои силы. Мы должны узнать эту землю, чтобы нам больше никогда не пришлось страдать так, как мы страдаем сейчас. Никогда больше.
В тот вечер, выбравшись из траншеи, Сантен ради младенца съела немного сушеной рыбы, однако, как она и предполагала, еда обострила жажду, сделав ее нестерпимой. Но сил прибавилось, они пригодились во время очередного ночного путешествия.
Сантен не тратила силы даже на то, чтобы говорить. Все трое берегли энергию и влагу в организме, не произнося лишних слов и не делая лишних движений. И все равно девушка вглядывалась в небо, по которому совершали свой грандиозный и неспешный ход светила, и по-прежнему видела звезду Мишеля, висевшую в черной пустоте Южного полюса, напротив ее собственной звезды.
«Пожалуйста, пусть это кончится, — обратилась Сантен в молчаливой молитве к его звезде. — Пусть это поскорее закончится, потому что я не знаю, как долго я смогу такое выдержать».
Но конца переходу не было видно, казалось, ночи становились все длиннее, а пески все глубже, ноги утопали в них все больше. Каждый последующий день был еще более жутким, чем предыдущий. Жара обрушивалась на них, словно молот кузнеца на наковальне.
Сантен потеряла счет дням и ночам, все слились в ее сознании в бесконечную мучительную пытку от жара и жажды.
«Прошло пять дней или шесть? Или уже семь? — как в тумане спрашивала она себя, а потом начала считать яйца-бутылки. — Должно быть, шесть, так как осталось всего два полных яйца».
Сантен и Х-ани положили по полному яйцу в свои мешки, разделив груз поровну, а потом доели последние кусочки сушеной рыбы и приготовились встретить ночной переход. Но на этот раз он не начался сразу же с наступлением ночи.
О-хва какое-то время пристально смотрел на восток, медленно поворачивая свою маленькую голову с водруженной на нее короной из стрел то в одну, то в другую сторону, будто прислушиваясь к чему-то (Сантен даже показалось, что в его действиях присутствовал оттенок некой неопределенности), а потом начал тихо напевать. По тону стало ясно, что он вновь обращается к духам.
— Дух Великой Звезды Льва, — О-хва поднял взгляд на Сириус, сверкавший в созвездии Большого Пса, — ты единственный, кто видит нас здесь, потому что остальные духи избегают земли поющих песков. Здесь мы одни, и путь наш тяжелее, чем я помню, когда проходил по нему молодым. Тропа стала незаметной, но у тебя зоркий глаз хищника, Звезда Льва, и ты можешь видеть все. Веди нас, я очень тебя прошу. Сделай так, чтобы и мы увидели тропу.
Взяв из мешка Х-ани яйцо-бутылку, О-хва вытащил пробку и плеснул немного воды на песок, отчего образовались крошечные мокрые шарики. Из горла Сантен вырвался тихий стон, она без сил повалилась на колени.
— Видишь, дух великой Звезды Льва, мы делим свою воду с тобой, — пропел О-хва, закупоривая яйца снова.
Сантен, глядя на маленькие влажные шарики, снова застонала.
