башен, мачт для тренировки.
Недавно Михеич в очередной раз завел в общежитии разговор на эту тему. Погодаев настойчиво советовал написать прямо министру.
Михеич уточнил — вопрос касается не только их министра. Так же плохо обучают антенщиков, электролинейщиков, трубокладов, мостовиков, кровельщиков, сварщиков домен.
— Значит, дело ума не одного министра, а нескольких, — сделал вывод Погодаев, — значит, нужно написать в Совет Министров. Пусть министры соберутся и посоветуются.
Михеич испуганно отмахнулся и от Погодаева, и от этого вопроса:
— У меня на такое писание и рука не подымется: каждый сверчок знай свой шесток.
— Это на печи сверчки верещат, им больше делать нечего, — сказал Погодаев, смягчая улыбкой свое несогласие. — Вот когда уйдете на пенсию, заберетесь на полати, будете греть старые кости — тогда и обживайте свой шесток...
Петэушников запрещено пускать на высоту выше трех метров, если у них нет третьего разряда. А как научить трем разрядам? Все равно что научить летать без полетов. Хотим, чтобы парень стал верхолазом, но при этом не ходил в учениках у верхолаза!
Медицинская комиссия не отвечает на вопрос — показана парню работа на высоте или противопоказана. Одни новички держатся робко, другие самоуверенно. Но наземная самоуверенность гроша медного не стоит! А вот уверенность высотная — совсем другой пробы.
Немалую роль играет координация движений. Скорее станет верхолазом подросток, который занимается гимнастикой, акробатикой, лазает на кедры за шишками, прыгает в воду. Зря из наших парков убрали парашютные вышки.
Хорошо бы, медики и ученые сконструировали «измерители страха». Взять да вмонтировать в рукавицы хитрые датчики, чтобы проверить новичка: дрожат руки или не дрожат, трясутся поджилки или не трясутся?
Случается, с корабля на берег вынуждены списать матроса, страдающего морской болезнью: не переносит качки — и все тут. А надо было устроить испытание раньше, до того как парень надел тельняшку, до того как его назвали юнгой.
Точно так же и с высотной болезнью. У иного здоровяка вестибулярный аппарат в полном порядке, а он так и не может преодолеть страха перед высотой. Принуждать его неразумно, даже опасно. Не принимают же в летное училище близоруких!..
Поначалу Михеич подавал Шестакову команды с земли. Но тот забирался все выше, и вскоре Михеич уже не мог до него докричаться.
Довольный тем, что сердце сегодня не хандрит, Михеич стал медленно подниматься по лесенкам крана.
Шестаков пристегнулся монтажной цепью к балке и по приказу Михеича сделал шаг в пустоту.
Пережил мгновенное падение, инстинктивно, судорожно схватился за натянутую цепь и какое-то время бессмысленно держался за самого себя.
Но и оробев, он продолжал послушно выполнять приказания Михеича.
— Осторожнее. Осмотрись. Обхвати колонну правой рукой... — подсказывал Михеич издали. — Думаешь, смелый человек — тот, который ничего не боится? Смелый — тоже осторожный. Но боится только того, чего следует бояться...
В эти минуты Михеич хотел быть поближе к Шестакову и одолел еще несколько лестниц.
«Медицина меня за эти прогулки не похвалит», — успел подумать Михеич, но, как только отдышался, вновь принялся кричать:
— Карабин еще раз проверь... Закон-правило... Где у тебя центр тяжести? А на что у тебя левая нога? То-то же! Теперь постой минутку, не торопись. Прежде чем подняться, подумай о том, как будешь спускаться. Про перила забудь совсем... Не прыгай, как белка! Учти, среди белок тоже глупые попадаются...
Он научил Шестакова доверять цепи своего монтажного пояса. Каждое звено в этой цепи — их выковано сорок четыре — соединяет человека с жизнью.
А сорок пятое звено в монтажной цепи — опыт учителя, секреты профессии...
«Может, и меня Саша Шестаков вспомнит добрым словом, скажет: «У меня наставник был подходящий...»
Вот же монтажник Олег до сих пор пишет Михеичу письма, а уже сколько лет прошло, как их эвакуировали с макушки ленинградской телебашни к ожидавшей их машине скорой помощи.
В одной машине увезли обоих: Олега — в травматологию, а его бригадира — с инфарктом в кардиологию.
Спустя полтора месяца Олег в первый раз наведался к Михеичу на костылях.
Выздоравливающие могли звонить из больницы по телефону-автомату. В палате шла охота за двухкопеечными монетами. Михеич до сих пор помнит, как сосед по палате копил монетки, ни с кем не делился, все боялся, что ему не хватит. Больной этот помер в одночасье от сердечного приступа, а в тумбочке остался лежать кошелек, битком набитый «двушками».
Не дай бог, и опыт Михеича, секреты профессии останутся втуне, не израсходованными по срочной надобности, как «двушки» в том набитом кошельке.
Назавтра Шестаков под присмотром Михеича вновь долго лазал по конструкциям крана-тренажера.
— Глаза у тебя боятся, — одобрил его Михеич с наблюдательного пункта, — а руки делают. Это тебе плюс.
Михеич расхрабрился и залез еще выше, чем вчера, чтобы, следя за Шестаковым, не приходилось круто задирать голову и придерживать рукой свой старый картуз.
В минуту передышки Михеич сказал Шестакову с неожиданной теплотой:
— А у меня ведь такой внук, как ты, мог вырасти. И характером на меня чем-то похожий.
— Это мне плюс или минус? — рассмеялся Шестаков.
После многих дней наземного существования Михеич наслаждался тем, что обозревает всю строительную площадку сверху и снова может назвать себя высотником.
Михеич уселся, свесив ноги, на самой верхней площадке, отдышался, и ему вспомнилось «ласточкино гнездо». Так они называли открытую площадку перед буфетом на тридцатом этаже варшавского Дворца дружбы.
Рабочий лифт еще не ходил, и, чтобы спуститься на землю в столовую, а затем вновь подняться, нужно было потратить уйму времени и сил.
Подъемный кран играючи поднял железный домик, похожий на гараж для легковой машины, и поставил на две параллельные фермы. Обычно в таком домике находится энергохозяйство сварщиков. На этот раз туда загрузили шкаф, буфетную стойку, столик, табуретки, даже холодильник.
Каждое утро к здоровенному крюку прицепляли контейнер и отправляли наверх кефир, термосы с кофе, бутерброды с ветчиной и сыром, свежие булочки, крутые яйца, оранжад. Других напитков не было и в помине. Даже слабенькое темное пиво, смахивающее на русский квас, верхолазам не разрешено.
Туда же, на тридцатый этаж, кран поднял крупногабаритную стальную плиту и уложил ее на фермы перед буфетом — чем не балкон? Можно закусить на свежем воздухе. Правда, балкон без перил, но верхолазы в них редко нуждаются.
А вот буфетчице в буфет не забраться. Не подымать же и опускать молоденькую пани каждый день в контейнере, заодно с провизией! Такие пассажирские рейсы строго запрещены.
Ну что же, перешли на самообслуживание. Верхолаз выбирал себе завтрак или обед по вкусу, сверялся с ценником, висевшим на стене, и оставлял на стойке пенёндзы. За все месяцы, пока работал буфет, — ни злотого, ни гроша недостачи.
Чтобы в буфет не тащились посторонние, никаких лестниц, переходных мостков к буфету не установили, Свои пройдут и по узким балочкам.
Среди своих числилось и несколько поляков. Михеич заприязнил со сварщиком, беглым монахом. Тот объяснял, смеясь, свое бегство из монастыря на высотную стройку: чем выше, тем ближе к богу.
Такая благодать! Посидеть в минуты отдыха, свесив ноги, на «балконе», поглазеть с птичьего полета на воскресающую Варшаву. «Тут росне дом, там росне дом, а в доле Висла плыне...»
