Рядом с ним сидел, так же свесив ноги над пропастью, бригадир Пантюхин. Поляки относились к нему с особым уважением: это был единственный человек на стройке, которого русские, вопреки своему обыкновению, называли паном — «пан Тюхин».
Именно там, в Варшаве, к Михеичу пришло не знаемое никогда прежде ощущение большой, покоренной им высоты: в те дни забрались на иглицу, в переводе с польского — на шпиль.
Темно-серым пологом под ним висели тяжелые тучи. А над головой верхолазов сияло солнце, голубело небо, иглица слепила позолотой.
Той осенью уже ходил скоростной лифт. И когда Михеич сквозь плотные тучи спустился на тридцатый этаж, чтобы пообедать в «ласточкином гнезде», — он увидел, что все балки и плита-балкон лоснятся черным блеском.
Взглянул вниз — батюшки! Блестит асфальт, черные лужи, от автомобилей, бесшумных с высоты тридцати этажей, летят брызги, пешеходы пережидают дождь под навесами, козырьками подъездов. Регулировщица на перекрестке Маршалковской и Свентокшишской в лакированном плаще, капюшон поднят. Может, сегодня дирижирует та самая элегантная белокурая пани, на которую подолгу глазеют зеваки — стоят и любуются, как она лихо повертывается на каблучках, изящно машет жезлом. Может, она мечтала стать балериной, а торчит на пятачке между трамваями, автомобилями, потоками пешеходов.
В костеле кончилась служба, все, кто оттуда выходят, — в черном. Торопливо раскрывают зонтики, у каждого своя маленькая цветная крыша над головой, — пестрая живая мозаика.
Михеич подумал, что еще ни разу в жизни не пользовался зонтиком и вряд ли это когда-нибудь случится. У них в Ленинграде и льет, и моросит, и накрапывает. Когда-то он получил по ордеру плащ, затем купил в Гостином дворе макинтош, на фронте ходил в плащ-палатке, дожил до седых волос, а так ни разу и не держал зонтика в руках...
Посмотрел на приангарское небо — облачка. Если зарядит мокросей, придется занятие прервать.
Именно в эту предвечернюю пасмурную минуту на обезлюдевшую стройплощадку заехал Пасечник.
Увидев знакомые грязно-синие «Жигули», Михеич поднялся на ноги и торопливо зашагал по узкой балке к противоположному краю башенной площадки, авось начальство не заметит.
Но Пасечник еще через ветровое стекло увидел Шестакова, висящего на монтажной цепи, увидел и Михеича, семенящего по узкой балке, выскочил из машины, погрозил Михеичу кулаком и приказал немедленно спускаться.
Пасечник учинил ему разнос — да не втихомолку, щадя авторитет Михеича в глазах Шестакова, — а во всю глотку.
— Тоже нашелся циркач-трюкач! — орал Пасечник. — Открыл аттракцион и работает без привязи. Эх ты, удаль молодецкая! Выгоню со стройки! Старый человек, а ведет себя, как мальчишка!
Самое удивительное — Михеич не обиделся. Они стояли рядком, хлопали друг друга по плечам и хохотали.
Отсмеявшись, вытерев слезы, Михеич поклялся: не помнит сегодня, в какой стороне груди у него сердце. Он небрежно достал из кармана и сунул обратно патрончик с валидолом.
— Ну как Шестаков? — посерьезнел Пасечник.
— Пора повысить разряд.
— Да, высотному делу надо учить смолоду. Здесь ловкость не всегда приходит с возрастом.
— Зато с возрастом всегда приходит старость, — невесело усмехнулся Михеич. — И приходит, окаянная, обязательно...
Пасечник зашел в безлюдную «третьяковку», снял со стены чей-то комбинезон, монтажный пояс, каску.
— Давненько пояса в руки не брал. Что-то оконторился, прозаседался.
Пасечник и Михеич, наперебой подсказывая друг другу полузабытые подробности, вспоминали давнишнее происшествие на стройке Дворца дружбы.
Тогда в Варшаве гостила советская партийно-правительственная делегация. Вместе с президентом Берутом и премьер-министром Циранкевичем делегация приехала на стройку. Объяснения давал начальник строительства, мужик дельный, но грубиян и ругатель.
Вдруг на виду у высоких гостей на немыслимой высоте по балке побежал человек, балансируя руками, как канатоходец в цирке. Кто-то из гостей ахнул, кто-то отвернулся: страшно смотреть.
— Разглядел, кто там лихачит? — спросил начальник у Михеича.
— Солнце в глаза.
— Щелкните его, — повернулся начальник к польскому фоторепортеру, стоявшему рядом. — И пришлите снимок. Строго накажу голубчика.
Едва начальник проводил высоких гостей, он обрушился на Михеича:
— Распустил своих ухарей! Не видишь — озорничает, как мальчишка? Эх ты, удаль молодецкая! Выгоню со стройки этого циркача-трюкача. Аттракцион открыл. Ославил сразу на два правительства!
Как ни бушевал, как ни матерился начальник, нарушитель техники безопасности остался неопознанным. Верхолазы дружно сыграли в молчанку, не нашлось ни одного дырявого рта. Фотограф, благородный пан, не захотел быть доносчиком. Фотоулику не прислал, соврал, что пленка засвечена. Начальник строительства покричал-покричал и угомонился.
А нарушителем техники безопасности был не кто иной, как молодой прораб Пасечник.
Это случилось вскоре после похорон Кати. Пасечник позволял себе тогда и крепко выпивать, и прыгал по балкам, как бесшабашный ухарь. Начальник грозился отправить его обратно в Запорожье, и еще бы один цирковой аттракцион — привел бы угрозу в исполнение.
— Забыл, что у тебя девчоночка на руках осталась? — отругал его тогда Михеич. — Забыл, что скоро ее из родильного дома в ясли переведут, а оттуда — в детский сад, а оттуда... Или хочешь ее круглой сироткой оставить?..
Спустя месяца два Пасечник отвез девчоночку к сестре в Запорожье. Ему помогала в пути молодая женщина, лежавшая с Катей в одной палате родильного дома. Она уезжала на родину с сынишкой на руках и стала кормилицей маленькой Кате.
А на обратном пути Пасечник купил в Москве в Столешниковом переулке часы новой марки «Победа» и привез их в подарок фоторепортеру, засветившему пленку...
Обо всем этом вспоминали они, пока Пасечник переодевался за прикрытой дверью в «третьяковке».
Комбинезон оказался Пасечнику впору, он отобрал у Михеича рукавицы, надел чужую каску, и под ней скрылась начальственная «изморозь».
Теперь Пасечник выглядел моложе своих лет — подтянутый, ладный. Рост служебного и общественного веса не сопровождался у него увеличением личного веса. Как носил смолоду рубашки воротник номер сорок, так и носит, как покупал в былые годы костюм номер пятьдесят, третий рост, так и сейчас купил, будучи в Москве в командировке.
Зачем Пасечник неожиданно для Михеича и самого себя облачился в монтажные доспехи и полез наверх?
Соскучился по верхотуре?
Или им двигало чувство вины перед Шестаковым?
— Обозвал меня мальчишкой, а сам... — крикнул вдогонку Михеич, притворяясь обиженным. — А еще управляющий...
19
Садырин увидел в столовой Варежку, бросил очередь к буфету и уселся за ее столик. Он работал теперь в другом конце строительной площадки, в столовой монтажного управления давно не появлялся. И одет не так, как все вокруг, — без каски, без монтажного пояса.
— Садырин! — окликнул его Маркаров. — Откуда ты? Как в водку канул.
— У меня здоровье и самочувствие со знаком качества. — Садырин обрадовался, что встретил своих,
