трусцой отбежали подальше. Клодия пришла в такой восторг, что практически забыла об усталости даже после четырех часов быстрой ходьбы по пересеченной местности.
В ложбине между двумя холмами они обнаружили небольшое озерцо. Вода в нем застоялась, позеленела, и со дна то и дело всплывали и лопались пузырьки газов от гниющих на дне водорослей, но старый слон здесь явно пил и оставил на берегу кучу губчатого желтого навоза.
– Устраиваем привал на десять минут, – объявил Шон. – Теперь можете попить. – Он взглянул на Клодию. – Только постарайтесь не делать больше двух глотков, если только не рискнете попробовать вот этого. – Он указал на мутную воду пруда, и Клодия брезгливо сморщилась.
Он оставил ее сидящей рядом с отцом и отошел к стоящему поодаль Матату.
– В чем дело? – спросил он. За двадцать лет он буквально научился читать мысли маленького африканца. Матату покачал головой, и морщинки на его лице печально собрались в кучку.
– Что-то не так, – наконец сказал Матату. – Слон явно чем-то расстроен. Идет то туда, то сюда. Бежит быстро, но определенной цели у него как будто нет. Ничего не ест и торопится так, будто земля жжет ему ноги.
– И что же с ним, по-твоему, Матату?
– Понятия не имею, – признался тот. – Но мне это не нравится,
Шон вернулся к сидящей на берегу пруда Клодии.
– Давайте-ка посмотрим ваши ноги. – Он заметил, что на протяжении последнего часа она немного прихрамывала.
– Вы это серьезно?
Она хотела было скептически улыбнуться, но он уже положил одну ее ногу себе на колени, расшнуровал ботинок, стянул его, а затем и носок. Ступни ее были такими же длинными и изящными, как и руки, но кожа оказалась более нежной, а над пяткой виднелось яркое красное пятно. Такое же пятно обнаружилось и на суставе большого пальца. Шон протер намечающиеся мозоли пропитанной спиртом ваткой. Ему доставляло какое-то интимное, чувственное удовольствие ухаживать за этими великолепной формы ногами, однако вслух он сурово заметил:
– Больно небось, да? Не нужно строить из себя героиню – еще несколько миль, и у вас вздуются волдыри размером с виноградную гроздь, а у нас на руках окажется калека.
Он похлопал по натертым местам.
– Смените носки, – велел он. – А в следующий раз, как только станет больно, немедленно скажите.
Она послушно переобулась, и они снова двинулись в путь.
Незадолго до полудня след снова сменил направление – на сей раз на восток.
– Мы сократили разрыв на час или два, – шепнул Шон Капо. – Но Матату это не нравится, да и мне тоже. Он ведет себя как-то странно, явно напряжен и теперь направляется прямо к мозамбикской границе.
– Думаешь, он нас учуял? – встревожился Капо, но Шон отрицательно покачал головой.
– Исключено – ведь мы на много часов позади него.
В полдень они сделали еще один привал, отдохнули и перекусили, а когда снова двинулись дальше, то, не пройдя и мили, оказались в маруловом лесу. Спелые желтые плоды буквально устилали землю под деревьями, и старый слон не устоял перед искушением. Похоже, он пасся там довольно продолжительное время – часа три, не меньше, – наедаясь до отвала, и только после этого снова двинулся на восток, как будто внезапно вспомнив о назначенной встрече.
– Что ж, по крайней мере это дает нам преимущество еще в три часа, – заметил Шон, хотя при этом хмурился. – Мы всего в десяти милях от мозамбикской границы. Если он перейдет ее, то мы его потеряли.
Шон прикидывал, не перейти ли им на бег. Во время войны в буше они с Джобом и Шадрахом никогда не преследовали противника шагом. Бегом они могли за день покрыть шестьдесят, а то и все семьдесят миль. Он бросил взгляд на Клодию. Она вполне могла и в этом удивить его, поскольку двигалась, как спортсменка, и, несмотря на намечающиеся мозоли, по-прежнему шла пружинистой легкой походкой. Потом он взглянул на Рикардо и тут же отказался от этой идеи. На стоящей в ложбине девяностопятиградусной жаре Рикардо буквально плавился. Шон порой просто забывал, что через год или два Рикардо стукнет шестьдесят. Он всегда был бодр и подтянут, но сейчас явно начал сдавать – глаза запали, под ними темнели мешки, а кожа приобрела серовато-землистый оттенок.
«Старый бродяга, похоже, нездоров, – подумал Шон. – Не стоит его лишний раз напрягать».
Задумавшись, он едва не налетел на Матату, который вдруг резко остановился, снова склонившись над следом.
– Что такое? – спросил он. Малыш явно был чем-то взбудоражен. Он тряс головой и что-то бормотал себе под нос на ндоробском диалекте, которого не понимал даже Шон.
– Так что все-таки… – снова начал было Шон, но осекся. Теперь он и сам все увидел. – О черт! – выругался он. Откуда-то сбоку появились две цепочки человеческих следов и теперь тянулись вдоль слоновьего следа. Почва в этом месте была песчаной, и следы были видны совершенно отчетливо.
Двое мужчин в ботинках на резиновой подошве. Шон сразу узнал характерный узор отпечатков. Снова эти вездесущие кроссовки местного производства, которые можно за несколько долларов купить в любой лавке или универмаге.
Даже Рикардо разглядел следы незнакомцев.
– Это еще кто, дьявол их побери? – сердито спросил он, но Шон, не обращая на него внимания, вместе с Джобом продолжал следить за работой Матату.
Тот некоторое время, как старая наседка, сновал вдоль следов взад и вперед, потом подошел к ним. Они присели на корточки, Джоб по одну сторону от Шона, Матату по другую – своего рода военный совет, на котором не хватало лишь Шадраха.
– Два человека. Один молодой, высокий и худой, ходит на цыпочках. Другой старше, ниже ростом, толще. У обоих рюкзаки и
– Наверняка замбийские браконьеры, – проворчал Джоб. – Небось охотились за носорожьими рогами, а тут наткнулись на такого крупного слона, что грех было упустить случай.
– Вот подонки, – в сердцах сплюнул Шон. В 1970 году на территории Замбии по другую сторону Замбези насчитывалось порядка двенадцати тысяч черных носорогов. Теперь же их не осталось вовсе – ни единого экземпляра. Любой йеменский аристократ с удовольствием заплатит пятьдесят тысяч долларов за кинжал с ручкой из рога носорога, поэтому браконьеры стали объединяться в группы, похожие на самые настоящие военные отряды. На южной стороне долины Замбези все еще оставалось несколько сотен носорогов, и браконьеры из Замбии по ночам пересекали реку, обманывая бдительность патрулей охотничьего министерства. Во время войны многие из нынешних браконьеров воевали в партизанских отрядах. Это были очень жестокие и хладнокровные люди, руки которых были обагрены и кровью множества людей и животных, на которых они охотились.
– Скорее всего у них «АК», – заметил Джоб. – И вполне возможно, что их вовсе не двое. Просто несколько человек прикрывают их по сторонам. Так что они превосходят нас как по огневой мощи, так и по количеству людей, Шон. Что ты собираешься предпринять?
– Это моя концессия, – ответил Шон. – А Тукутела – мой слон.
– Тогда, возможно, и за то, и за другое тебе придется драться. – Благородное матабельское лицо Джоба было мрачно, но глаза сверкали – он не мог скрыть охватившего его предвкушения схватки.
Шон поднялся.
– Чертовски верно, Джоб. Если мы нагоним их, то придется с ними драться.
– Тогда поспешим. – Матату тоже поднялся. – Они опережают нас часа на два, а Тукутела скоро остановится, чтобы подкрепиться. Они нагонят его раньше нас.
Шон отправился к отдыхающим в тенечке Рикардо и Клодии.
– Браконьеры! – коротко бросил он. – Возможно, с автоматами. По меньшей мере двое, может, и больше, все – безжалостные убийцы.
