— Да-а… — в раздумье протянул комполка. — Если немцы приняли вас за разведчиков — могут увеличить патруль. По не будем гадать. — Командир, как бы отметая все сомнения, вновь махнул флажком и передал по радио, чтобы истребители увеличили высоту полета.
— Разрешите мне с Иваном Андреевичем снова туда лететь? — осторожно спросил Воронин.
— Правильно. Только быстрее! — живо отозвался Василяка.
Моторов не жалели. Спешили. И первое, что увидел Воронин на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как сначала показалось Петру, выходил из торчащих красных труб. На миг он усомнился в правильности курса: не вышли ли на какой-нибудь завод.
Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверно, и наши. Идет бой. Пара Воронина пришла, как говорится, к шапочному разбору.
Петр с Хохловым мчатся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб, бушует пламя на стоянках самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Настроение испортили костры вне аэродрома. В этот момент перед Ворониным сверкнули огненные нити трасс. «Зазевался, — подумал Петр, — и вражеский истребитель ударил по мне?»
Уклоняясь от противника, круто рванул «як» в сторону и отчетливо увидел, что впереди него и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Скорее туда! Выходит, что Петр с Иваном еще не опоздали. К тому же у наших преимущество в высоте и они с ходу могут атаковать по выбору.
Но… Воронин видит всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающиеся из окружения «яков». Но напрасно: один «фоккер», точно бензиновая бочка, вдруг взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Где же еще «фоккеры»? Воронин крутит головой во все стороны. Не верится, что противника в небе больше нет.
На земле «яки» выруливали на свои места неторопливо. Выбирались из кабин летчики тоже не спеша, с чувством собственного достоинства. Одетые в теплые меховые доспехи, переваливаясь с боку на бок, словно домашние гуси, все, сдерживая довольные улыбки, потянулись к штабу. Такая картина может быть только после большого и удачного боя.
Собравшись вместе, летчики, перебивая друг друга, спешили поделиться впечатлениями о вылете. Уравновешенный Марков сейчас радостно возбужден, глаза горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. Редкая удача. Он буквально не находит себе места. Понять его можно: кого не опьянит такая победа? Все от души поздравляют его, теребят, похлопывают по плечам.
— Я захожу ему в хвост, а он р-раз — и на переворот, Стой, думаю, не ветер, не уйдешь, — и следом за ним, пристроился, бац — и готово! — запальчиво объясняет Виталий, выразительно дополняя свой рассказ жестами ладоней.
Хотя бой был затяжным и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Что и говорить, удачи делают людей добрее и мягче.
Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, то товарищи пошли поглядеть на его подбитый «як».
Летчик не спеша отстегнул привязные ремни, сдвинул фонарь кабины, пружинисто встав, вылез из самолета. Затем легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру разгоряченную голову и, распрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице его — по-юношески откровенная радость. Все хорошо понимали, что творилось в душе этого мужественного пария, и обступили его, чтобы поздравить с успехом. Но, к общему удивлению, Рудько начал медленно оседать и вдруг повалился на землю. Ранен? Осмотрели — никаких признаков. Только лицо побледнело, по оставалось все таким же спокойным, даже с чуть заметной блаженной улыбкой на нем.
Сбежался народ. Кто с тревогой, кто и с осуждением глядит на лежащего человека. Вот кто-то даже наклонился и теребит его за грудь. Петр отдергивает руку.
— Оставь его в покое. Не видишь — устал.
— Устал? Если в девятнадцать лет нет силы, то ее и не будет. Разве это летчик?
— Прекратите разговоры! — обрывает говоруна Василяка.
И все поняли — именно устал! Устали мозг, нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре Рудько сегодня все отдал необычайно трудному бою. И вышел из него победителем. В воздухе его воля и силы были напряжены до предела. На земле же после удачной посадки на поврежденной в бою машине радость забрала последние силы.
— Где врач? Почему нет врача?! — раздались голоса.
Но врача не потребовалось. Летчик открыл глаза и, поднявшись на ноги, взял себя в руки, словно извиняясь, пояснил:
— Вот прилег на секундочку, вздремнул…
По голосу и выражению лица можно было догадаться — он на один закал стал крепче. Однако ничем не защищенное самолюбие человека сейчас легко ранить состраданием, даже дружеской иронией, любым неосторожным, хотя бы и правдивым, словом. Поэтому майор Василяка и поспешил ему подать руку:
— Поздравляю с первой личной победой!
По пути на ужин летчики заглянули в Дом офицеров. В большом просторном фойе танцы в полном разгаре. У стен диваны н мягкие стулья. Ослепительно сияют люстры и канделябры, подключенные к передвижной электростанции. Обстановка напоминает довоенную. Да н сам дом допоенной постройки. Здания крупного авиационного гарнизона Скоморохи фашисты, отступая, не успели разрушить.
Крутятся парами почти одни девчата. Большинство — местные и несколько из батальона аэродромного обслуживания — БАО. Из полка — никого. Все техники остались на аэродроме готовить самолеты к завтрашнему дню. Летчики же во время боевой работы не ахти какие любители танцев.
Безразличное созерцание Лазарева перебила маленькая, хрупкая блондинка в белом платье. Она точно выросла перед ним и протянула руки:
— Разрешите?
Сергей растерянно посмотрел на друзей, потом сверху вниз на девушку. Секунду он молча разглядывал ее. Улыбнулся:
— С такой малюткой?
Видимо, этим он задел самое больное место в душе дивчины. Ее глаза точно выстрелили в Сергея укором. И все же она взяла себя в руки и примирительно-ласково сказала:
— Зачем же так? Вы, конечно, богатырь, герой. О вас даже газеты пишут…
Сергей конфузливо развел руками и, покраснев, галантно извинился:
— Пардон, мадемуазель.
Получилось это довольно забавно, а главное — неожиданно. Девушка рассмеялась, и Лазарев, исправляя свою оплошность, взял се за талию и лихо закружил в вальсе,
Воронин с Марковым, еще немного постояв, ушли на ужин без Сергея. В общежитии, не дождавшись его, уснули. Разбудил их резкий стук в дверь.
— Тревога!
Летчики быстро поднялись, включили свет. Сергея все еще не было. На улице свирепствовал ураган, вызывая безотчетное беспокойство.
— Может, пас подняли па поиски Лазарева? — предположил Марков. — В такую погоду недолго сбиться с пути.
Пробираются во тьме через снежные сугробы па аэродром. По дороге к группе присоединился и Лазарев.
— Где же это ты, братец, разгуливаешь! — корит его Марков. — Мы здесь чего только не передумали!
— После танцев немного задержался, — оправдывался он и, видимо, не желая дальнейшего уточнения своей «задержки», спросил: — Зачем это мы понадобились ночью, да еще в такую погодушку?
— Пока неизвестно. Придем — узнаем, — проворчал Марков, поворачиваясь боком к ветру.
