бросился сверху на помощь ближайшей к нам «чайке», за которой гнались два И-97. Мы опоздали. «Чайка» рухнула, а уже следом за ней — японец, снятый огнем зенитных пулеметов… Но второй японец, преследовавший «чайку», пришелся на нашу долю и получил сполна.
Преследуя И-97, уходящий кверху, мы вклиниваемся в карусель. Нас подхватывает вихрь сверкающего огнем клубка. Через какие-то минуты он разлетается, оставляя в воздухе и на земле свои зловещие следы.
Сбитые вражеские самолеты замечаешь как бы мимоходом, радостно отмечая про себя: «Есть!» А каждая гибель своего, ударяя в сердце, навсегда остается перед глазами. Сегодня, как никогда, терпят неудачу «чайки». Японцы, избегая И-16, настойчиво стремятся нападать именно «а них. Это напоминает первые дни боев, когда противник рвался к встречам с нашими И-15, сулившим сравнительно нетрудную победу… Я уже слышал от некоторых летчиков, что „чайки“ хуже И-16, но верить этому как-то очень не хотелось: ведь ими интересовался, их одобрил лично Сталин.
Кругом нас, на всем неоглядном пространстве неба и по высоте, выше и ниже, начиная от самой земли и кончая пятью — семью тысячами метров, бурлит бой. Обе стороны дерутся с предельным ожесточением. В сражение, в котором участвует, наверно, около пятисот самолетов, введены все наличные силы истребителей. Ждать помощи больше неоткуда. С досадой подумал о нашем большом начальстве, не организовавшем с утра налет на вражеские аэродромы. Теперь мы расплачиваемся за это кровью.
Но вот в ходе боя наступает перелом. Противник все заметнее отклоняется в сторону Маньчжурии. Мы парой устремляемся на двух И-97, но произвести атаку не успеваем: японские истребители вдруг оказываются в окружении черных разрывов. Мне показалось, что это — удачный залп нашей зенитной артиллерии, и с опаской, чтобы не попасть под ее огонь, я взял в сторону. Но ведь у нашей артиллерии белые разрывы? Да я уже раньше видел эти характерные черные бутоны, так хорошо накрывшие сейчас японцев. Это ударили по врагу самолеты капитана Николая Звонарева, оснащенные ракетным оружием!
Не разлучаясь с напарником, мы изменили направление атаки. Сосед пошел на правого И-97, я — на левого. Противник нас, вероятно, не видит. Напарник уже ведет огонь. Собираюсь нажать на гашетки и я, но тут спереди, снизу и немного левее что-то промелькнуло навстречу. Я уловил это движение краем глаза, успев различить одно: свой самолет «чайка». Снова припал к прицелу… Почти рефлекторный взгляд назад — и стремительным рывком, как человек, заметивший под ногами змею, я отскакиваю. У самого хвоста моего самолета, перевернувшись колесами вверх, японский истребитель. Машинально готовлюсь к защите. Но что это? Он как будто неподвижен и дымит, а ниже, задравши нос, с большим креном висит «чайка» и поливает его из пулеметов… Вот как обернулось дело: японец был убит, не успев открыть огонь по моей машине.
«Чайка», спасшая меня, потеряла скорость и свалилась в штопор. Один виток, два, три… Я знаю, что «чайка» плохо выходит из штопора… Четыре… Наконец, прекратила!.. И тут же на нее валится японец. Не дам!..
Не дал.
«Чайка» пристроилась ко мне. Бой уже переместился к линии фронта. Вот на низкой высоте спешит перемахнуть границу одинокий японец. Подаю сигнал своему новому напарнику, и с высоты 4000 метров мы бросаемся в отвесное пикирование.
Я не обращал внимания ни на стремительно растущую скорость, ни на быструю потерю высоты. Думал об одном: как быстрее покончить с самураем. Лишь на долю секунды взглянул на «чайку», идущую рядом, но это не отвлекло от дела, а, наоборот, придало еще больше силы и уверенности. Вдвоем, разрезая упругий воздух, со свистом и воем мы стремительно приближались к цели. Силуэт истребителя вырисовывается: обозначилась его кабина, красные круги на крыльях… О пилотировании своей машины я не думаю, как не думает человек при ходьбе о движении своих рук и ног. Когда чутье подсказало, что настала пора прицеливаться, спокойно принялся за это — близость надвигавшейся земли не смущала. Тем же чутьем, без ошибки я определял критические пределы, а внимание от цели не отвлекалось. Когда в белой от дневного света оптической сетке прицела встал истребитель, я нажал общую гашетку. Струи пуль пронзили японца. Он метнулся, охваченный агонией. Пулеметы «чайки» и мои прекратили эти судороги. Пыль песчаных барханов, перемешанная с дымом, облаком окутала место падения японца.
Опасаясь пересечь государственную границу, мы поспешили развернуться. Невольно вспомнил, как в одном из июньских боев вдвоем с Холиным долго и безуспешно пытался в более простых условиях уничтожить такой же одиночный самолет…
В том месте под нами, где пятнадцать дней назад закончился разгром японской армии, стояло полнейшее спокойствие, напоминая утро перед началом нашего наступления 20 августа.
Знакомый до мельчайших излучин Халхин-Гол мирно катил свои воды. Впереди нас, от реки и по всей степи, от горизонта до горизонта, высоко поднимался дым: горела высохшая трава, зажженная упавшими самолетами. Ветер волнами гнал огонь, который, подобно воде, растекался, грозя залить всю степь. Местами пламя, играя красными вихрями, вскидывалось вверх, и потому летчики не прижимались к земле, как раньше, а старались держаться повыше. От дыма видимость стала хуже. Запах гари чувствовался даже в кабине.
Заметив на одной высоте с нами уходящее звено японских истребителей, мы направились было им наперерез, но тут у меня встал мотор: кончилось горючее.
Запас высоты был большой. Я спокойно взял курс на свой аэродром.
Часы показывали 58 минут полета: мотор все время работал на полную мощность.
«Чайка» села вместе со мной.
Васильев подъехал на бензозаправщике, сразу же начал направлять самолет горючим.
— Приказано эскадрилье по готовности снова вылетать! — с беспокойством выложил техник. — Бои еще продолжаются… Говорят, японцы готовятся к наступлению, стянули десять дивизий и много баргутской конницы…
Я уже не раз слышал эти разговоры и не совсем верил им. Но теперь, когда действия японской авиации достигли такой активности, слухи о десяти дивизиях и баргутской коннице выглядели более чем правдоподобными. Ведь не бесцельно же бросало японское командование сотни своих самолетов, добиваясь господства в воздухе.
Я хотел все-таки уточнить, откуда у Васильева такая информация, и как бы мимоходом спросил:
— А кто говорит?
— Все говорят!
Почему же, черт побери, нам не разрешают вести разведку в Маньчжурии?!
В летчике, летавшем на «чайке», я еще издали узнал своего товарища по военной школе Сергея Михайловича Петухова.
— Сережа! — воскликнул я, обрадовавшись такой неожиданной встрече.
— А, это ты… Здравствуй, — вяло улыбнулся Петухов. У него был густой басок, не вязавшийся с небольшим ростом. — Вот сволочи! — зло бросил он по адресу японцев. — Наверно, разбили всю нашу эскадрилью.
Он был очень удручен налетом японцев на аэродром. В горле у него хрипело, глаза гневно поблескивали. Направляя техника заправлять «чайку», я сказал Петухову о возможности нового наступления японцев.
— Ни одной минуты в обороне сидеть больше нельзя, надо немедленно и беспощадно по ним ударить! — решительно заявил Петухов.
Потом он объяснил, как получилось, что японский истребитель внезапно и точно зашел в хвост моей машины. Оказывается, этот И-97 летел мне навстречу значительно ниже. За широким носом самолета увидеть врага я, конечно, не мог. Находясь подо мной, японец пошел на «петлю» и так точно рассчитал свои действия, что, когда был в верхней точке и в перевернутом положении, я находился у него уже в прицеле на дистанции метров 15 — 20. Еще бы один момент… Японец, очевидно, считал, что при таком сложном маневре его уж никто не собьет, и за это расплатился жизнью.
Мне приходилось слышать, что японские летчики тренируются в стрельбе по воздушным целям из любого положения, в том числе и из перевернутого. Но меня поразило, что этим маневром японец сумел подобраться ко мне вплотную сзади и совершенно незаметно.
Провести столько воздушных боев, побывать в стольких переплетах, довести до степени условного
