чувство невозвратимой потери — вот что на долгие годы сделалось единственной реальностью Тизамона.
— Мы потеряли Мариуса во время бегства из Минны, и Тизамон тоже дал бы себя убить, если б я его не удерживал.
— Но ведь она не предавала вас, нет?
— Я и по сей день не знаю, кто это сделал — узнал только, что никто из моих друзей предателем не был. Но Мариусу, Атриссе, да и нам, живым, пользы от этого никакой. — На смену солнечным дням пришла непроглядная ночь, думал Стенвольд. Прав Тизамон: он, мастер Коллегии, стал достойным презрения человеком. Ведя свою игру против Империи, он использует вместо пешек студентов, порой обрекая их на преждевременную смерть.
— Что же мне теперь делать? Теперь, когда я все знаю? — спрашивала Таниса. — Как мне быть с ним? Помоги мне. У меня такое чувство, словно весь мой мир рухнул. — Стенвольд протянул ей руку, и она благодарно за нее ухватилась. — Кто я, Стен? Я считала себя твоей дочерью, а оказалась какой-то… ошибкой природы…
— Нет, Таниса! Послушай меня. Никакая ты не ошибка. Атрисса перед смертью рассказала мне про свою последнюю ночь с Тизамоном, еще до Минны. Она всегда предохранялась, но тогда будто почувствовала, что эта ночь у них в самом деле последняя — и захотела родить от него.
Стенвольд обнял прильнувшую к нему Танису. Разве он чувствовал бы себя по-другому, будь она его родной дочерью?
— Так как же? — прошептала она.
— Он не подойдет к тебе первый, потому что не знает, как это сделать. Приди к нему сама, когда будешь готова… не когда, а если, хотел я сказать.
Он ждал, что теперь с него спадет хотя бы часть бремени — но бремя стало еще тяжелее, и он понял, что никогда не избавится от этого.
Он всегда ложился поодаль от костра. Номы воспитываются на холоде, и свет им тоже не нужен: их белые глаза прекрасно видят во тьме.
Толстый жукан все еще препирался со своей арахнидкой. Ахей не следил за их разговором: семейные распри между ними и тем мантидом его не касались. Третий, мерзкий служитель машины, либо спал, либо поклонялся своему грохочущему, вонючему божеству. Ахей содрогался, вспоминая о том, что вынужден ехать на этаком чудище. От движения и от вида трущихся частей его мучила тошнота.
Когда голоса смолкли и спорщики улеглись спать, он по старой привычке решил метнуть кости. Не важно, что они скажут, все равно его судьба больше от него не зависит. Недаром геллеронский Арканум счел его ненормальным — Ахей обманул все их ожидания.
Кости упали в траву; расклад не имел смысла и сулил какие-то невероятные катастрофы. Да или нет? Жизнь или смерть? Ни одного внятного ответа. Ахей, решив повторить, выполол всю траву на приличном участке земли и старательно разровнял почву. Он прилагал слишком много усилий в угоду простой привычке, но теперь это был уже вопрос гордости. Затаив дыхание, он сделал новый бросок.
Такого расклада он раньше не видел нигде, кроме как в древних книгах. Если бы он так усердно не изучал прошлое, то и вовсе ничего бы не понял.
Книги определяли этот расклад одним словом: «коррупция». И означало оно не взятки и продажность властей, как, например, у жуканов, а распад души — худшую разновидность темной забытой магии.
Ахей потряс головой. Он скверный ясновидец, посредственный чародей. Не его дело толковать, что тут сказано: он либо неверно читает, либо опять неудачно метнул. Придя к этому выводу, он начал собирать кости — и отдернул обожженную руку. Кости чернели и плавились у него на глазах, распространяя смрад разложения: теперь-то он наконец понял, что они пытались ему сказать.
Он едва не свалился в костер, торопясь добраться до Стенвольда Вершителя. Тот уже спал, но Ахей бесцеремонно потряс его.
— Что… что такое? Тревога? — забормотал жукан, выхватывая спросонья свой меч.
— Надо поговорить, — прошипел Ахей.
— Чего? Ваше племя, я знаю, не делает разницы между днем и ночью, но мы-то по ночам должны спать. — Он в самом деле выглядел изможденным, постаревшим на добрых десять лет.
Остальные тоже наполовину проснулись. Тизамон, не спавший вовсе, обнажил свой клинок и пристально смотрел на Ахея.
— Отойдем в сторону, — настаивал ном.
Стенвольд выругался и встал, похожий на плохого комического актера — закутанный в одеяло, с мечом в руке. Они отошли от костра, чтобы не беспокоить других, но Тизамон продолжал наблюдать за ними.
— Ты направляешься на восток, — начал Ахей.
Стенвольд протер глаза запястьем правой руки.
— Это не такая уж свежая новость.
— Да, но ты не знаешь, что там находится.
— Знаю, Ахей. Там Империя. Аста, Зар, Минна, Сонн. Потом ты попадаешь в Капитас и знакомишься с императором. Я, пожалуй, единственный на свете жукан, который знает, что там находится.
— К востоку от нас, совсем близко, лежит Даракион!
— Лес? Ну так что же — ваши ведь там не живут? И мантиды, по-моему, тоже.
— Там никто не живет, и никто в здравом уме через этот лес не поедет. В Даракионе творились страшные вещи. — Ахей вцепился в одеяло на плечах Стенвольда и скорее почувствовал, чем увидел, как неподвижный Тизамон переменил позу.
— Извини, — ответил жукан, усталый и раздраженный, — у меня хватает забот и без ваших преданий. — Отцепив пальцы Ахея от одеяла, он вернулся к костру.
«Улетай, — сказал себе ном. — Брось этого дурня и его миссию». Он сказал себе так и чуть не заплакал с досады, чувствуя, что прикован к этим людям незримой цепью.
В передней части каждой машины, под грубой холщовой кровлей, имелись два сиденья — для водителя и пассажира. В головном фургоне пассажирское место занимал Тальрик, но даже и там путешествие казалось ему недостаточно комфортабельным. Его и Брутана подчиненным, сидевшим вдоль открытых бортов в клубах пыли, приходилось и вовсе худо — чуть ли не хуже, чем рабам в клетке.
Разговор с Чируэлл Вершитель он провел недостаточно хорошо. Дело даже не в ее уколе, хотя тот попал прямехонько в цель, а в его хвастовстве на предмет Империи. Распустил хвост перед девчонкой, что называется! Ну, ничего. По крайней мере он снабдил ее пищей для размышлений, а до Асты осталось совсем немного.
Если она упрется, там найдутся люди, способные развязать ей язык. Можно и проще: отдать ее Брутану, и все тут. Этот вариант Тальрик находил неприятным, однако его мотивы юная госпожа Вершитель вряд ли одобрила бы. Имперская мораль попросту не поощряла низменных удовольствий, ради которых большинство поимщиков и занималось своим ремеслом — но в конечном счете даже охотники за рабами полезны для государства. Брутаны этого мира нужны, чтобы преподать рабам первый урок имперской политики, урок бесправия и унижений. Раб, сказавший «этого я сделать с собой не позволю», перестает быть рабом.
Его размышления нарушил стук сверху. Мушид в форме разведчика свесился, к недовольству водителя, с крыши и доложил:
— Сообщение для вас.
— Что за сообщение?
— Может, сюда ко мне выйдете?
Мушид против солнца был виден только как силуэт. Тальрик с ворчанием вылез наружу, держась за скобы и расправляя свои природные крылья. Курьер, скрестив ноги, сидел на фургоне у самой кабины, где солдаты не могли их услышать.
— Надеюсь, что это важная информация.
— Вас вызывают, майор. Предписано явиться к квартирмейстеру Асты после захода солнца.
