— Здорово! Но ничего, разомнусь.
— Кто нас с тобой выручил?
— Так и не разобрались? — К нам незаметно подошли полковник Герасимов и майор Романенко, командир соседнего 91-го полка. Их возбужденные боем лица и улыбки без слов говорили, кто так вовремя пришел нам на помощь.
Я поспешил доложить о вылете, но комдив предупреждающе поднял руку:
— Видел! Своими глазами видел, как вы трудились и на горках подставляли себя на съедение фрицам. Лучше скажите, машины здорово пощипали?
— Нет. У меня только трубку Пито снарядом перебили да чуть крылья поцарапали, — показал я на свой «як», на котором мастер по приборам Ольга Салова уже ставила новую трубку приемника прибора скорости. — А вот самолет Лазарева здорово изрешетили.
— После такой рубки все это пустяки. Плохо, очень плохо, что многим «юнкерсам» удалось отбомбиться. На плацдарме нашим и без бомбежки трудно.
— Почему в воздухе в это время не патрулировали наши истребители? — спросил Кустов.
— Патруль был. Правда, небольшой, но «мессеры» на него напали. Потом показали хвосты и мотанули на Киев. Наши клюнули на эту удочку и погнались. А тут Ю-87. Перенацелить тоже поздно было.
— Эх, если бы мы не были привязаны к «горбатым», дали бы жару «лапотникам»! — произнес Лазарев. — Переведите нас, товарищ полковник, на прикрытие войск. Надоело летать со штурмовиками. Пускай и другие с ними поработают. А то мы так разучимся драться с бомбардировщиками.
Просьбу поддержали все летчики.
— Разумно и логично. Вы уже давненько летаете со штурмовиками. Кажется, месяца полтора?
Комдив сам прекрасно знал, сколько времени работаем мы с «илами». Сочувственно-иронизирующий тон его вопроса насторожил нас. Герасимов, словно ничего не замечая, спокойно продолжил:
— Сейчас в воздухе горячие денечки. Все бурлит. Тут я и попрошу командира корпуса перевести вас с одной работы на другую. Надоело, мол, ребятам летать с «илами», хотят переквалифицироваться. Пускай, мол, и другие осваивают эту работу. Как такая просьба будет называться?
Тишина.
— Тоже мне летчики, все коммунисты, — упрекнул нас комдив.
— Не совсем точно. Есть один комсомолец — я, — отозвался Тимонов.
— Ну вот ты, как самый молодой и активный, первый и отвечай.
— По-научному не могу дать определения такой просьбе. Но я бы пока, только пока, воздержался бы от обращения к командиру корпуса.
Герасимов рассмеялся:
— Значит, пока? Дипломат!
— Никак нет, товарищ полковник! Не дипломат. Просто в голове нашлась разумная мыслишка.
С лица Николая Семеновича исчезла улыбка. Он мягким, чуть суховатым голосом начал:
— Вот что, дорогие друзья. Я знаю, вы хорошо понимаете обстановку на фронте. Немцы подтягивают новые силы. «Петляковы» будут действовать по резервам еще на подходе, далеко в тылу. Надо бомберов надежно прикрыть. Сюда, под Киев, прилетели лучшие немецкие асы. Их много. Дерутся они хитро. В таких условиях прикрытие бомбардировщиков — задача сложная. Вы с «Петляковыми» летали много. Особенно с аэродромов Долгие Буды и Большая Писаревка. Опыт накопили богатый. Да и сейчас умело прикрываете «илы». В этом вылете я видел вашу работу. Ничего не скажешь — молодцы! Поэтому я думаю, что лучше вас вряд ли кто прикроет бомбардировщиков.
Николай Семенович испытующе оглядел нас:
— Ну как, справитесь?
Разве после этого можно было усомниться в своих силах?
Аэродром снова наполнился гулом моторов. Взлетала очередная группа истребителей и штурмовиков. Как только самолеты легли на курс, Герасимов направился на КП полка. А Александр Романенко, повернувшись ко мне, приветливо улыбнулся:
— Ну, поздравь меня! Сегодня после полуторамесячного перерыва получил боевое крещение.
— Поздравляю! — в тон ответил я, крепко пожимая руку товарищу. — Только ты крещен да крещен. После всех огней и вод, через которые ты прошел, — это пустяк.
Александр Николаевич попал на фронт в 1941 году. Воевал под Москвой, в Крыму и под Ленинградом. За год боев он сбил шестнадцать вражеских самолетов, был награжден тремя орденами Красного Знамени и представлен к званию Героя Советского Союза. И вдруг несчастье. 3 сентября 1942 года его сбили в воздушном бою. Плен. Оттуда ему удалось вырваться, но уже ни орденов, ни звания Героя… Своими неосторожными словами я, видимо, напомнил ему об этом.
— Брось печалиться! Ты не из тех, кого судьба ломает. Мы все выдержим. Помнишь? Сам мне сказал так после нашего с тобой «боя».
Перед Курской битвой на сборах штурманов дивизии мне с Романенко довелось провести учебный воздушный бой. В такой поединок летчик вкладывает все свое умение, все желание победить и всю силу. Цель — зайти в хвост «противнику». Кому это удается, тот считается победителем.
Наши самолеты летят вместе. Резким разворотом расходимся в противоположные стороны и через минуту летим навстречу друг другу. Лобовая атака! Машина Романенко в синеве безоблачного неба кажется точкой. Она стремительно растет.
Зная по боевому опыту, что стрельба по истребителю на встречном курсе бесполезна, я всегда старался отвернуться раньше и, опередив противника в развороте, занять лучшую позицию для боя. И вот, рассчитав момент, резко кручу «як» в сторону, как бы подставляя его под удар Романенко. К моему удивлению, он не погнался за мной, как в таких случаях всегда делали немцы, на чем я их и ловил, а метнул самолет вверх. Я понял: это не случайный маневр. Стало ясно, что мне не удалось навязать свою волю «противнику» — драться на виражах. Романенко своевременно разгадал мой замысел и сделал такой маневр, что оказался на несколько десятков метров выше меня.
Наши самолеты по качеству одинаковы. В таких условиях кто получит преимущество в высоте, тому легче стать хозяином положения. Я оказался ниже, и вести «бой» на вертикальном маневре мне не выгодно, а на горизонтальном — не хочет Романенко. Да и мне теперь, когда я оказался ниже, виражи не принесут победы.
«Противник» понял, что я допустил просчет, и постарался забраться еще выше. Если только Романенко отлетит подальше, то, пользуясь преимуществом в высоте, станет клевать меня, а я вынужден буду только защищаться. Мне оставалось одно — немедленно кинуться за ним и, связав боем, помешать набрать высоту. Не сумею — проиграю.
Романенко, видя, что мой «як» направляет нос за ним, защищаясь, резко развернулся на меня.
И снова лобовая атака, после которой пытаемся зайти друг другу в хвост на виражах. Теперь решает успех только техника пилотирования. Кто лучше будет виражить, тот и победит.
Правильный вираж — это идеальная окружность, и летчик самолетом, точно циркулем, должен прочертить ее в воздухе. Здесь требуются ювелирные движения и большая сила. Силы у меня хватит. А умения?
Положив машину на левое крыло градусов под 70-80, я вращаю ее с наибольшей угловой скоростью. Мотор — на полной мощности. Горизонт, небо, солнце мелькают в глазах. Земля подо мной кружится волчком. Только самолет Романенко словно застыл слева. Но я-то понимаю, что это значит — «противник» не уступает. Стоит мне чуть перетянуть или ослабить рули управления — и мой «як» собьется с этого наивыгоднейшего ритма кругового бега, а истребитель Романенко прильнет к нему сзади. Один, два, три… много виражей. Перегрузка вдавливает меня в сиденье, вес увеличивается, наверно, раз в пять — семь. Мутнеет в глазах. Ноги, руки словно свинцовые и плохо повинуются. А «противник» все ни с места. Просто заколдованный круг. Напрягаю до предела мышцы. Самолет от чрезмерного усилия, точно живое существо, судорожно дрожит, как бы предупреждая: «Полегче на поворотах, а то не выдержу». Дальше принуждать «як» нельзя: он сорвется в штопор, а это равносильно тому, что в рукопашной схватке поднять руки.
Снимаю давление с рулей управления. Мой «як» опускает нос и чуть зарывается. Это уже нарушение правильности виража, но и оно бывает полезно. Романенко, видно, тоже надсадил свою машину, и я каким- то чудом подбираюсь ближе к нему. Еще небольшое напряжение — и он будет на мушке. Момент! Но…
