— Было такое дело, — подтвердил я. — Неладно получилось. Виноват. Но с остановившимся мотором не до разъяснений. Да и кого не выведет из терпения: мы разогнали две группы «юнкерсов», а с земли нам даже не верят, что ведем бой.
— Почему не доложил на КП, что стал мотор? — загорячился Василяка. — Ты же прекрасно знаешь, что с фронта можно уходить только с разрешения земли! А ты вон какой выверт учудил: «Ухожу на отдых». И это в тот момент, когда на войска посыпались бомбы! Разве это не безобразие? — майор в раздражении стукнул кулаком по столу.
Уравновешенный, не привыкший рубить сплеча, Владимир Степанович на этот раз вышел из себя. Неужели не верит нам?
— Приготовься держать ответ. Следователь уже выехал.
— Вот и хорошо, — спокойно ответил я. — Следователь опросит летчиков, а они подтвердят, что мы воевали до сухих баков.
— Да и не только летчики, техники это же скажут, — заметил Кустов. — Они же заправляли горючим наши машины. Это любого прокурора убедит. А то, что там, на правом берегу Днепра, сидел на КП какой-то лопух, — это факт. Каждому мыслящему человеку ясно.
— Не бросайтесь словами. Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…
Командир помолчал. Потом нерешительно посоветовал:
— Подумай, что лучше сказать следователю. Завтра утром со всеми вместе не вставай, как следует выспись.
Выспись? Что это значит? Ясно: я отстранен от полетов. Только сейчас я понял, зачем командир пригласил на беседу Игоря Кустова.
— Тебе придется командовать эскадрильей, — сказал ему Василяка и, как бы смягчая силу удара, обрушившегося на меня, добавил: — Когда идет следствие, летать не разрешается. В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…
— Это несправедливо! — возмутился Кустов. — Тут ошибка. Я не могу…
— Повторяю: пока разбирается следователь — будешь командовать эскадрильей. Это приказ! Тут я уже ничем вам не могу помочь.
Слово «приказ» положило конец нашим разговорам. До этого мы могли советоваться, соглашаться, упираться, отстаивать свое мнение. После слова «приказ» мы могли только повиноваться.
За несколько минут, пока мы находились на КП, чистое небо заволокло тучами. Очевидно, облака пришли с Днепра. Где-то рядом в ночи ревел мотор. Прыгали огоньки на опушке сосняка. Это с подсветом работали у своих машин техники. Какая знакомая картина! Только я теперь в стороне.
До сих пор ужин на фронте всегда приносил мне успокоение. Но в тот вечер, глядя на беспечных товарищей, чувствовал: их настроение не соответствует моему. От этого еще тревожнее стало на душе. Вдруг следователь не разберется? А потом, ведь я действительно нехорошо ответил. Бомбят войска, а тут: «Я на отдых». За это никто по головке не погладит.
Сулам, уловив мое настроение, спросил:
— Видать, товарищ командир, стряслось что-то неладное?
Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?
— Большая неприятность. Меня обвиняют, что самовольно ушел из боя.
— Что за чепуха! — вспыхнул он. — Да мы все…
— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра.
После ужина сразу же лег в постель, надеясь забыться. Сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал безмятежно, по-детски раскинувшись, я даже позавидовал. Да и все остальные товарищи сладко спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.
Я перед Родиной ни в чем не виноват. Виноват только перед одним человеком, что грубо ответил ему. За это пускай накажут. Но и он меня обидел, да не только меня, а всех летчиков, не поверив, что мы деремся с противником. Он виноват в том, что наши войска понесли ненужные потери, и должен за это ответить. Только кому от этого польза? Убитых не воскресишь, а раненым не станет легче.
Я старался логически проанализировать случившееся, но чувствовал, что только совсем запутался. Ясно было одно: в течении больших событий не может все идти гладко. Главное — вера в победу, в партию и в товарищей. А недоразумения — явления преходящие. Время утвердит истину. Надо спать. Утро вечера мудренее.
— Подъем!
Я по привычке сбросил было одеяло, но, вспомнив «Завтра утром со всеми не вставай, как следует выспись», остался лежать.
Безработный! Всю жизнь я трудился. В детстве, в деревне, помогая матери. Потом город, учеба, работа, армия, бои с японскими захватчиками и белофиннами, академия. И вот снова уже второй год воюю. Теперь кто-то хочет все это зачеркнуть…
Мне захотелось вскочить и всем объявить, почему я лежу. Сдержался. Товарищи не помогут. Они только посочувствуют. Сочувствие мне не нужно, я ни в чем не виноват.
Все же лежать стыдно.
— Товарищ командир! Товарищ командир! — затеребил меня Априданидзе, думая, что я еще не проснулся. — Уже подъем!
Я встал. Оделся вместе со всеми. Так лучше. На аэродроме, пока все выясняется, буду собирать грибы. Я люблю грибы. Вечером будет прекрасный ужин.
Небо за ночь очистилось от облаков. Луны нет. Перед рассветом темнота особенно густа. Только ярко сияют звезды. В столовой любезно встречает официантка. Бутерброд с маслом и сыром. Горячий кофе.
Легкий завтрак. Все идет, как всегда, словно ничего и не случилось. Но на душе скребут кошки. Безработный!
Когда мы приехали на аэродром, восток уже розовел. Все спустились на КП. Здесь находились Герасимов, заместитель командира дивизии по политической части Горбачев и Василяка. Командир полка пригласил всех сесть.
— Вчера вы воевали хорошо, — начал Герасимов. — Командир корпуса да и мы оба, — командир кивнул на полковника Николая Аврамовича Горбачева, — одобряем ваши действия. Вы сделали все, что могли. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. В том, что немцы бомбили войска, — вашей вины нет…
«Спасибо!» — чуть было не вырвалось у меня. Николай Семенович говорил еще о чем-то, но я уже не слушал: известие, что командование разобралось в нашем бое и следствие прекращено, заслонило все остальное.
После получения боевой задачи мы узнали: с 20 октября фронты, действующие на Украине, переименованы. Наш Воронежский стал 1-м Украинским, а фронты южнее — соответственно будут теперь называться 2, 3 и 4-м Украинскими. Летчики вышли из землянки. Я остался на КП, чтобы узнать у комдива, почему же нам вчера не выслали помощь.
Герасимов с Василякой направлялись в 91-й полк. Николай Семенович пригласил меня с собой.
— Почему, почему? — безобидно и устало проворчал он. — Ты же знаешь, что у нас нет ночников. Это тебе не ПВО. Дивизия не летает ночью.
Кто-кто, а Николай Семенович прекрасно знал, что, хотя на земле уже темнело, на высоте еще было светло и летчики с успехом могли бы атаковать «юнкерсов». Посадка в темноте? Ну и что же? Ради такой цели нужно было рискнуть. Ведь война. К тому же мы сели нормально. С успехом это сделали бы и другие летчики. «Нужно быть хозяином положения, а не просто истребителем», — часто говаривал Герасимов. Почему же он вчера не сумел быть хозяином и не выслал нам помощи?
— Выходит, побоялись за летчиков? — непроизвольно сорвалось у меня с языка. Я понял, что это бестактно, и приготовился услышать резкость. Однако Николай Семенович спокойно ответил:
— Нет, не в этом дело. Здесь формально никто не виноват.
