мне будет чем разжиться у них. Вскоре мы достигли горы, за которой по моим ожиданиям должна быть расположена деревенька. Мне даже показалось, что на фоне неба мелькнула серебристая струйка дыма. Дальше было опасно идти вместе с Кийей, ведь я не знал, что ждет меня впереди. Разумнее всего было оставить Кийю здесь. Когда я подвел ее к дереву и начал привязывать, Кийя не на шутку испугалась.
– Что ты собираешься со мной сделать? – робко спросила она.
Я не сдержал улыбки. Теперь, когда она уже боится, я могу наслаждаться своей властью над ней. Я долго молчал, тщательно привязывая ее, так, чтобы она не смогла даже пошевелиться, украдкой наблюдая, как страх искажает ее красивое лицо. Наконец я ответил:
– Конечно, я тебя убью, только еще не придумал, как.
– Ты сумасшедший! – воскликнула Кийя.
– Как ты только догадалась, – ухмыльнулся я.
– Послушай, Волчонок, откуда в тебе такая ненависть? Разве я враг тебе?
– И ты еще спрашиваешь?! Ты, обрекшая меня на медленную смерть в каменном колодце!
– А ты не думал, что это был просто приступ ревности? Ты обманул меня с другой женщиной, но я не собиралась тебя убивать. Только проучить.
– Не пытайся свести все к простой ссоре влюбленных, Кийя. Я никогда не любил тебя, а ты меня. Ты продержала меня в каменном мешке много месяцев, обычный человек так долго не выжил бы.
– Но ведь ты не был обычным человеком, и я это знала. Разве я не давала тебе возможность питаться? Если бы я хотела убить тебя, ты бы умер там с голоду.
– Питаться? Ты сбрасывала ко мне живых пленников, которых я был вынужден убивать! Убивать не из голода, а лишь потому, что ты лишила меня сдерживающего напитка, и я превращался там в хищника. Что могло стать с человеком, оказавшимся в четырех стенах рядом с обезумевшим волком? Ты, ты превратила меня в чудовище, сколько убийств ты вынудила меня совершить, и теперь ты еще смеешь утверждать, что это была просто ревность?!
– Откуда тебе знать о моих чувствах? – спросила Кийя и грустно вздохнула. – Я часто вспоминала о тебе.
Я видел, что Кийя пытается просто защитить себя, но все же поддался на ее слова. Гелиона-царица – была моим врагом, которого я жаждал убить, но Кийя-женщина, да к тому же влюбленная, вызывала во мне замешательство.
– Брось, ты даже не узнала меня, – я попытался придумать новое обвинение.
– Не узнала, это правда. Если бы ты имел привычку смотреться в зеркало, то, наверное, и сам бы не узнал себя. Но, думаю, тебе не приходилось видеть свое отражение иначе, как в грязной луже, из которой ты решил напиться.
– Неужели за несколько лет я так постарел, что женщина, как ты утверждаешь, вспоминавшая меня, не смогла меня узнать?
– Нет, ты не постарел, Блейдд. Не обвиняй меня в том, что я не смогла тебя узнать. Ты был таким ярким, горячим. Волосы у тебя были черными, глаза горели, словно подсвеченный солнцем янтарь, а кожа была почти бронзовая. Что же теперь стало с тобой, Блейдд? Ты будто выцвел, выгорел на солнце. Твои волосы поблекли и поседели, глаза угасли, а лицо стало бледным. Ты словно покрылся пылью, ушел в туман. Что с тобой стало, Блейдд?
Она задала этот вопрос с таким неподдельным участием, что я на мгновение забыл о своей враждебности к ней.
– Ты сама знаешь, что случилось. Умерла Морана.
– Поверь мне, я очень сожалею и сочувствую тебе, – мягко произнесла Кийя.
– Не лги! – заорал я. – Ты не умеешь сожалеть и сочувствовать. Ты можешь сожалеть лишь о своей собственной участи. Вот кому и вправду можно посочувствовать, даже мне тебя немного жаль. Потому что я знаю, что тебя ждет.
Кийя хотела что-то ответить, но не успела, я сунул ей в рот кляп из куска старой тряпки. Я не мог допустить, чтобы она начала кричать и звать на помощь, как только я отойду на безопасное расстояние. Издалека ее, привязанную к дереву, скрытую его ветками, было не видно, но крик, конечно, мог привлечь к ней нежелательное для меня внимание. Я и так рисковал, оставляя ее здесь одну. Кийю свела судорога, она давилась тряпкой, из глаз брызнули слезы. Она отчаянно мотала головой, пытаясь избавиться от кляпа. Она смотрела на меня умоляюще, страх мучил ее все больше, и я, улавливая его, наслаждался им, размышляя, что еще можно сделать, чтобы усилить эти флюиды страха. Но я сдержался. Еще не время.
Я быстро добрался до деревушки. Три маленьких домика прилипли к подножию горы, на склоне которой среди буйно разросшегося кустарника белели пятна ульев, разбросанных в беспорядке. Из отверстия в крыше одной из лачуг валил дым. Пахло домашней снедью. Забрехала собака. На ее лай вышел из лачуги старик, недовольно окликнул пса, осмотрелся и, ничего не заметив, вернулся обратно. Я обошел поселение, два других дома были заброшены, их стены покосились, а крыши провалились внутрь. Похоже, старик жил один.
Первым делом я прибил пса. Он все равно не позволил бы мне здесь хозяйничать. Сделал я это тихо, но старик, словно почуяв, снова выбежал из лачуги, удивленно взглянул на распластанного посреди двора пса с перерезанной глоткой и внезапно заплакал:
– Кто еще живет с тобой? – спросил я.
Старик вздрогнул и, оглянувшись, наконец заметил меня. Он попятился назад, но уперся спиной в стену лачуги.
– Никто, – ответил сквозь слезы старик. – Пес вот жил, да теперь я один остался. Ты и меня убьешь?
– Если будешь делать, что я прошу, останешься жив. Мне нужна еда и больше ничего. Где жители соседних домов?
