туманов, родных моему сердцу.
А что касается любви короля к песням, то об этом, пожалуй, стоит подумать. Потомок Туатов наверняка имеет тонкий слух и особенно чувствителен к музыке…»
Кроме Тары, никто с Морейн не общался, и, поскольку днем стряпуха была занята на кухне, принцесса целый день проводила в одиночестве. Предоставленная самой себе, она слонялась по бесконечным коридорам и залам своего нового жилища. Высокие слюдяные окна заросли пылью и паутиной. А те окна, из которых слюда выпала, были затянуты бычьим пузырем или завешаны тряпкой, отчего во всем замке гуляли сквозняки. В высоченных залах даже в полдень стоял полумрак. Свечи, к которым она привыкла в замке отца, в Поэннине почти не использовались Помещения освещали чадящие торфяные факелы, развешанные на стенах и расставленные в треножниках.
Каких-нибудь двадцать-тридцать лет назад замок был озвучен детским смехом и сопровождающим его визгливым переполохом нянек и слуг. В то время многие вожди, состоявшие на службе у хозяина замка и проживающие по необходимости в его доме, держали при себе свои семьи. Внутренний двор, теперь заросший и заброшенный, прежде был самым шумным и веселым местом, где за надежными стенами в безопасности и под присмотром прислуги резвилась малышня. А теперь жители замка старались отослать своих детей в племенные поместья, чтобы, не дай бог, они не попадались на глаза несчастному королю, похоронившему четырех собственных младенцев, или его братьям, никогда не имевшим детей или потерявшим их.
Морейн не знала этих тайн и, присев на каменное ограждение в заброшенном саду, дивилась тишине, стоявшей здесь. Большой несуразный дом тяжко вздыхал. Окружавшие ее стены с подслеповатыми окнами, казалось, спрашивали: что случилось с этим веселым миром, куда ушла из него радость? Морейн не знала ответа, но чувствовала, что-то произошло в этом замке, что-то страшное, от чего щемило сердце чужой застаревшей болью.
Но все же этот плен казался Морейн раем по сравнению с жизнью в Городе Солнца. Она быстро освоилась в огромной крепости, созданной совместными усилиями людей и природы. В ее пределах Морейн была абсолютно свободна, и никто не навязывал ей распорядок дня и образ жизни. Она, наконец, смогла снять с рук повязки, на коже остались лишь розовые шрамы. При воспоминании о Гелионе у Морейн снова появлялась ноющая боль в запястьях, а легкие сжимались, как будто им не хватало воздуха.
«Только бы не кончалось лето», – молила принцесса. Но лето летело яростным галопом, неумолимо приближая осень. Еще совсем недавно листья на деревьях только рас пускались, и вот уже в них поблескивало первое золото. А прекрасные спасители с сияющими глазами так и не появлялись.
Перед сном Морейн выходила на галерею, с которой открывался вид на озеро. Звезды казались холодными и ужасающе чужими, бледная луна имела какой-то болезненный, мертвенный оттенок, ночной ветер порождал странные и страшные шорохи. Жуткие истории, рассказанные старой рабыней, всплывали в памяти, и Морейн уже чудился где-то там, в уходящих в темноту коридорах, шелест невидимых черных крыльев и вздохи зверя, затаившегося посреди озера. И хотя Морейн не слишком доверяла россказням сумасшедшей женщины, она все же сожалела, что ветхая дверь ее комнаты не запирается.
Посреди лета в замок вернулся король в сопровождении своего брата-друида. На следующий день после их возвращения в комнату принцессы вломился Рива, телохранитель мага, внося с собой запах перегара, пота и войны. Оторопел, удивившись, как преобразилась комната под присмотром новой хозяйки, и воскликнул:
– Ну, ты здесь расположилась не хуже королевы! Пойдем, тебя хочет видеть мой господин.
Морейн похолодела. Вот и началось. Она торопила эту встречу, чтобы прояснить свое будущее, но сейчас испугалась и замешкалась.
Рива, схватив ее за локоть, потащил за собой.
– Грубость обращения свойственна всем варварам? спросила она его. – Или ты просто боишься меня?
– Бояться тебя? – Рива расхохотался. – Я вижу, тебя еще не усмирила жизнь в замке.
– Но меня не обязательно тащить. Я и так иду за тобой.
Воин отпустил ее локоть и, развернув к себе лицом, проговорил серьезно и доброжелательно:
– Послушай доброго совета, женщина! Умерь свою неуместную гордыню и больше не бросай вызов нашему королю. То, что однажды позабавило его, второй раз может вызвать в нем гнев. У тебя и так мало шансов выжить, не уменьшай их своим вздорным поведением.
Морейн молча выслушала его совет и приняла к сведению, решив быть теперь воплощением покорности. Рива привел ее в пиршественную залу, где король принимал посетителей, творил суд и расправу, а в свободное от этих дел время устраивал пиры для вождей подвластных ему племен и гостей. Это было центральное помещение замка, самое большое и такое же нелепое, как дом, в котором оно находилось. Голые каменные стены, небрежно сложенные из булыжника и торфа, пропускали воздух сквозь многочисленные щели, Самые большие трещины были завешаны гобеленами или пледами, пол выложен каменными плитами. Посреди залы располагались два ряда потухших очагов, в которых лежали отсыревшие полуобгорелые поленья. Завершением грубого и скудного убранства пиршественной залы служили большие распашные двери, выполненные из чистого золота и украшенные искусными вставками из драгоценных камней. Они совершенно не вязались с остальной обстановкой, и было сразу ясно, что двери эти сняты с других петель иного, прекрасного, но, увы, разрушенного и разграбленного дворца какой-то далекой страны. Морейн машинально отметила это про себя.
В дальнем от входа конце залы во мраке стоял трои, на котором восседал король Белин, рядом с ним, по обыкновению скрестив на груди руки, прислонился к стене Гвидион. Вдоль стен стояли воины и слуги, готовые в любой момент выполнить приказ своего господина.
От входных дверей до трона короля Морейн долго шла, проходя сквозь лучи света с танцующими пылинками, падающие сквозь узкие окна. Ее шаги гулко разносились под высокими сводами. Морейн казалось, что в конце залы ее ждет приговор. Свет и темнота сменялись по мере того, как принцесса проходила под узкими оконцами. И когда она входила в луч света, в ней зарождалась надежда: судьба не случайно привела ее в этот замок, Великая Богиня помнит ее молитвы, Эринирская королева не желала зла дочери. Выходя из-под луча и оказываясь в тени, она видела черные от копоти каменные стены, сердце сжималось от страха наполняясь безысходностью. Морейн загадала: если она остановится в луче света – сбудутся все ее желания, если ей прикажут встать в тени, она будет молить Великую Богиню о скорой и безболезненной смерти.
Морейн была рада, что встреча с друидом происходит в присутствии короля. Она надеялась, что человек, в венах которого течет белая кровь, проявит к ней благосклонность и при необходимости защитит ее. Белин не унаследовал от своих древних предков гибкости и изящества, но царственная осанка компенсировала недостатки его начавшего полнеть грузного тела. Зато лицом он походил на Туатов больше, чем Морейн и Серасаф вместе взятые. Его голубые глаза лучились светом, а ранние морщины придавали красивому лицу величественность. Прямые черные волосы с частой сединой были рассыпаны по плечам и схвачены серебряным обручем с драгоценными камнями. Белин одевался с роскошным изяществом, чем выделялся на фоне простоватых братьев.
Король прервал свое долгое молчание и заговорил гулким, как гонг, завораживающим голосом:
– Тебя привели в королевский чертог, а не в подземелье только потому, что я надеюсь на твое благоразумие. Ты ведь не захочешь, чтобы тебя пытали, и согласишься добровольно помочь нам?
Морейн сжалась от страха: что бы ни подразумевал король под словом «помочь», она, разумеется, согласна. Принцесса уже успела наслушаться россказней старой сплетницы об узниках подземелья и готова была на все, лишь бы не оказаться среди них.
Она напомнила королю об их общем происхождении. Король одной с ней крови, он заступится за нее, он не позволит братьям обращаться с ней, как с простой рабыней. Он, конечно, должен понимать, какую ценность представляет она, последняя наследница древнего рода.
Но, увы, Морейн быстро поняла, что сходство с Туатами у Белина ограничилось только внешностью. Он был груб и насмешлив, как остальные братья, он презирал своих предков, и у него не было жалости к Морейн.
– То, как с тобой будут здесь обращаться, зависит только от того, насколько полезной нам ты сможешь оказаться, – сказал он и кивнул Гвидиону, предлагая тому начать допрос.
