развлекать гостей.
В этой зале Морейн уже не раз бывала прежде, когда король допрашивал ее об Антилле. даже множество факелов, закрепленных на стенах, неспособны были полностью разогнать мрак. Посреди залы на полу полыхали два ряда очагов, безнадежно пытаясь согреть огромное, холодное помещение. Дым, не успевавший уйти сквозь маленькие оконца и отверстие в крыше, висел черными клубами у стропил. Зала была наполнена звоном посуды, пьяным гамом, визгом и рыком собак, грызущихся из-за костей, выкрика ми подравшихся. Вдоль стен стояли длинные столы, за которыми тесно сидели гости. В конце залы на возвышении размещался отдельный стол для короля, его братьев и особо знатных гостей.
– Вот певунья, которую ты велел привести, мои король – сказал воин с поклоном, подталкивая принцессу к королевскому столу.
– Так вот кто развлекает весь наш двор своими песнями! – удивился Бренн. – Эринирская принцесса паясничает перед моими людьми, будто уличная певица.
Король, не менее удивленный, приказал принцессе что-нибудь спеть. Слуга поставил перед Морейн стул и предложил несколько инструментов. Она выбрала кифару и начала перебирать струны. Кифара несогласованно нежно вздыхала, Морейн была неважным музыкантом. Промучив какое-то время инструмент, принцесса призналась себе, наконец, что играть она толком не умеет.
Дождавшись, когда нетерпение и раздражение зрителей достигли приемлемого, на ее взгляд, предела, она слегка улыбнулась позаимствованной у Бренна змеиной улыбкой и пристально взглянула в глаза королю. Прежде чем он успел возмутиться, Морейн запела.
Голос разнесся под сводами огромной залы, заставил замолчать присутствующих. Его высокие и низкие перепады на одном дыхании складывались в причудливую и изумительную мелодию: смесь антильского храмового нения с веселыми мотивами кельтов и нежными песнями Туатов. Казалось, будто двери старой залы распахнулись, и в них ворвался сверкающий вихрь осенней листвы, снежных хлопьев и распустившихся яблоневых цветов. Голос наполнял сердца счастьем и горем, любовью и безысходностью, как туманом, и слушателям казалось, будто они плывут в этом тумане навстречу самой Богине Грез. Околдованные принцессой люди сидели и стояли, позабыв, где они находятся, погруженные в сказочные видения.
Голосом Морейн взывала к Белину прекрасная богиня презираемого им народа.
– Ты наш, ты принадлежишь нам, в твоих венах течет наша кровь, – пела она. Все пустое, ты тратишь жизнь понапрасну.
И сквозь черные от копоти каменные стены Белин видел витые белые колонны дивного замка, того замка, где мерцают звезды, и из их млечного света выходит ему навстречу, приветливо раскинув руки, отвергнутое им божество и несет ему прощение.
Плескались волны, погружая Харта в свою безграничную синеву, унося его к глубинным тайнам моря. Он плыл в толще воды, сверкая серебристой чешуей. Он вырвался, наконец, на свободу и наслаждался теперь бездумным счастьем плыть по волнам навстречу покою.
Бренн не видел ни залы, ни певицы. Стены темного туннеля, в который было погружено его сознание, расступились, перед его взором стояли синие, как горные озера, глаза Альвики и окровавленный вереск, и сердце щемило старой, загнанной внутрь болью.
Зверь вжался в глубину своего убежища, стараясь закрыться от этих звуков. Голос напоминал ему о прошедших временах, когда великие народы правили миром. Когда войны шли не за земные богатства и территории, а за высокие идеи. Когда прекраснейшие из живущих на земле существ – Туата де Дананн были сильными и могущественными. О, какие это были воины – достойные противники! Как он гордился, что мог противостоять им. Что за горькая участь – бороться с этими жалкими смертными, с этими людишками, которые даже не вступают в борьбу, а безропотно идут к нему, как на бойню, цепенея под взглядом его глаз. Их смерть не приносит радость победы. Нет предвкушения борьбы, нет ощущения опасности, нет риска погибнуть в этой борьбе. И только этот голос так тревожно напоминает о том, что самая прекрасная и удивительная битва, в которой он был сражен рукою пылкого Оллатара, уже миновала, осталась в прошлой жизни. Но это было, было…
Как раненый зверь, решивший до последнего вздоха бороться за свою жизнь, Гвидион отчаянно сопротивлялся чарам вцепившись в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, Он выдрал себя из теплого, завораживающего потока. Оглядывал гостей и братьев, он впервые понял, какую опасность таит в себе эта женщина. О, боги, он ошибся, ее нужно было убить еще в Эринире. Он узнал эти дивные чары, он читал о них в древних манускриптах. Любой, кто услышит этот голос, уже не сможет противостоять его владельцу. Это растаявшее общество было сейчас в абсолютной власти Мораны, и она могла отдавать любые приказы. Гвидион был слишком уверен в своей собственной силе, а ведь Морейн сама подсказала ему об опасности, упомянув как-то, что мудрая Гелиона запретила ей петь в ее дворце. Она-то сразу поняла, какими силами способна управлять принцесса.
Мысли Гвидиона метались, пытаясь отыскать пути дальнейших действий, а глаза из-под полуопущенных век тщательно изучали певицу. И тут он сделал еще одно потрясающее открытие: «Морана находится под действием своих же чар и скорее всего не подозревает, какая власть ей дана».
Гвидион оглянулся на братьев. Глаза Бренна застыли, словно стеклянные, лицо короля было растерянным. Харт, сидевший подле Гера, смотрел на Гвидиона черными русалочьими глазами и не видел его. И Гвидион не посмел разрушить это чудо, не смог заставить певицу замолчать, а, может быть, не захотел обрывать эти звуки, лучшие из тех, что приходилось ему слышать в своей жизни.
И когда последний звук смолк под сводами залы, никто не проронил ни слова; в полной тишине сидела одинокая принцесса со своей молчаливой кифарой. Встряхнул головой, как будто избавляясь от чар, король. И вся зала тут же оживилась всеобщим гомоном и восхищением. А среди столпившихся за дверью слуг, кроме восторженных восклицаний и одобрительных слов, не раз прозвучало имя Богини. В общем восхищении никто не услышал тихий рев растревоженного Зверя.
Видя, в какое состояние привела певунья гостей, Гвидион приказал ей спеть что-нибудь веселое. Морейн на мгновение задумалась, потом, отложив в сторону бесполезную кифару, запела такую веселую песню, что гости пустились в пляс, аккомпанируя певице хлопками ладоней. Закружившись среди них в танце, Морейн сама поддалась безудержному веселью. Людям казалось, будто мрачные стены отступили и зала наполнилась золотым пчелиным роем, летним солнцем, праздничными лентами базарных каруселей. Перед одними кружилась в диком танце фея, окруженная волнами разноцветных юбок. Кто-то видел Морейн такой, какой она привыкла быть в пору своей жизни в антильском дворце: красивой золотой куклой с тысячью масок. Другим явилась сама Великая Богиня в звездном сиянии с белыми птицами на плечах. Увлекшись радостной песней, Морейн позабыла свои горести. Опьяненная собственным весельем, она пела во весь голос, пританцовывая в такт песне.
– Горько же ты оплакиваешь своих родных, развлекая их убийц, – внезапно произнес Бренн.
Принцесса отшатнулась и замолкла, вся ее радость рассеялась, словно утренний туман. Она поникла, и на глаза ее навернулись слезы. Чтобы не расплакаться при всех, она выбежала из залы, стоявшие в дверях воины почтительно расступились перед ней. Убегая, она не успела заметить трепетное волнение и восхищение в глазах околдованного ею короля. Гвидиону не удалось убедить Белина запретить пленнице петь. Не помогли никакие доводы: ни о чарах этой музыки, ни о возможных последствиях. Король упрямо желал слышать этот голос снова и снова. Оставалось радоваться хотя бы тому, что он согласился слушать Морейн только в присутствии своего брата-жреца и в небольших компаниях.
Этот голос звучал под сводами замка и будил Белина среди ночи. Он снова пытался заснуть, но Морейн с рассыпанными по плечам волосами, подсвеченными осенним солнцем, снова пела ему о дальних странах, где среди гор высятся прекрасные замки дивного Народа. Она скользила между витыми колоннами белого дворца. Она ускользала, оставляя за собой мерцающий звездный шлейф. Белин бежал вслед за ней, боясь потерять из виду тонкий силуэт, захлебываясь безнадежностью. Он знал, что ее невозможно догнать. Он знал, что в переходах замка ускользает от него не Морейн, а лишь символ утраты. Утраты, оставившей в человеческих сердцах неизгладимый след и вечную тоску по яблоневому аромату.
Нет больше дивного дворца – он сам приказал разрушить его. Нет больше дивного короля – он сам убил его. Ему никогда не догнать мерцающий силуэт, между ним и Морейн – кровь. Кровь Туатов – кровь ее матери и брата, которых он убил. Во всем виноват он один, а ведь он меньше других хотел этой войны, его заставили обстоятельства и братья. Внезапно он осознал, что мерцающая Великая Богиня никогда не дарует
