ящика.
Не отвечая на вопрос, Макс посмотрел на него и сдержанно улыбнулся.
— Ваше имя Генри, не так ли?
Консьерж кивнул.
— Да, сэр. Генри Браун.
— Моя невеста живет здесь, — сказал Макс, чувствуя, что на сей раз ему удалось легче справиться с этим словом. — Мисс Прентис.
В карих глазах Генри мелькнуло удивление, которое, впрочем, тут же исчезло.
— Вы хотели бы ее увидеть? Но ее сейчас нет дома. Я мог бы оставить записку…
— Нет. Я бы хотел поговорить с вами.
— Со мной?
Макс умел наблюдать за людьми и научился читать по их лицам. Это помогало ему во время переговоров и было просто бесценным качеством, когда он знакомился с новыми клиентами или будущими деловыми партнерами. И сейчас его инстинкт говорил ему, что Генри нервничает.
Взгляд Генри перебегал с предмета на предмет, словно взывая о помощи и так и не находя ее. Правая рука была сжата в кулак, пальцы левой беспокойно барабанили по кожаной папке с изящно вытесненными золотыми цифрами «721».
Интересно, подумал Макс.
— Генри, я хотел бы, чтобы вы вернулись назад на несколько дней и вспомнили вот о чем…
— О чем?
— Вы видели, чтобы сюда заходил кто-нибудь из чужих? — Макс облокотился о стол. — Тот, кто, к примеру, мог бы бросить конверт в почтовый ящик?
Генри заморгал, как если бы только что вышел из тени под яркий солнечный свет. Его рот открылся и закрылся пару раз, затем он шумно сглотнул и затряс головой.
— Нет, сэр, не видел. Я всегда здесь и никуда не отхожу. Никто из чужих не смог бы сюда зайти.
— Ну, я же зашел, — сказал Макс. Генри облизал губы.
— Я имею в виду, что никто не смог бы пройти внутрь дома, не поговорив сначала со мной. И никто не смог бы подойти к почтовым ящикам, кроме почтальона или жильцов.
— Вы уверены?
Генри выставил узкий подбородок и, не отводя глаз от лица Макса, произнес:
— Абсолютно.
Макс был тоже уверен. Генри говорил неправду.
Он это чувствовал. Что же на самом деле происходит в доме номер 721? С виду это место казалось наполненным умиротворенным достоинством, но в нем были свои подводные течения, которые не нравились Максу. Ему не хотелось, чтобы Джулия оставалась здесь.
— Ты беременна?
Джулия поежилась, когда голос матери достиг своей верхней точки. Она знала, что это будет не слишком приятная встреча. Ей придется сообщить родителям не только о своей беременности, но и о скоропалительной свадьбе.
Девушка подавила вздох, когда ее мать, встав из обитого шелком кресла, уставилось на нее, словно она была каким-то отвратительным насекомым. Можно представить, подумала Джулия, какой была бы эта сцена, если бы я еще не имела возможности сказать, что собираюсь замуж.
Если бы единственная дочь оказалась незамужней матерью, это стало бы для родителей ударом, от которого они никогда бы не оправились. Всю жизнь Джулия их разочаровывала. По крайней мере, родители сделали все возможное, чтобы уверить ее в этом. И все же она не оставляла попыток заставить их гордиться ею. Заставить их любить ее. Но, сколько бы Джулия ни старалась, все оставалось по- прежнему.
Она смотрела на свою мать и… не чувствовала ничего. Никакой связи. Никакого внутреннего родства. Ничего. И как ни печально было это сознавать, но Джулия поняла, что именно сейчас делает первый шаг к обретению своего места в жизни, собственной семьи, своего собственного мира, непохожего на мир людей, которые породили ее.
— Да, — сказала Джулия, улыбнувшись. — Я беременна. И я собираюсь выйти замуж за отца моего ребенка.
— Ну, это уже кое-что, — пробормотал Дональд Прентис, — если дело будет сделано быстро, по крайней мере, никто ничего не заподозрит.
Джулия увидела, как его широкие седые брови сошлись на переносице в привычном выражении неодобрения. Она не могла вспомнить, чтобы ее отец хоть за что-то похвалил ее, сказал, что гордится ею. Как странно, сидя здесь, вдруг осознать всю правду о своей жизни!
У нее никогда не было семьи. У нее были только биологические родители. И все.
И поскольку Джулия знала, что они никогда не поддержали бы ее и не согрели бы своей любовью, она почувствовала себя свободной. Свободной сказать, что думает. Сказать то, что боялась сказать всего лишь пару дней назад.
Сцепив пальцы на коленях, она выпрямилась.
— Люди все равно узнают, что у меня будет ребенок, папа.
— Ну, это очевидно…
— Дональд, мне кажется, ты не понимаешь, — нетерпеливо перебила мужа Маргарет. — Это сразу же сделает нас стариками. Боже мой, я не хочу, чтобы люди думали, будто я настолько стара, что могу быть бабушкой. Это просто катастрофа!
— Благодарю, — пробормотала Джулия.
— Ты не можешь так разговаривать с нами, Джулия, — сказала Маргарет, остановив на дочери холодный взгляд. — Ты должна относиться к нам с уважением.
— Уважение — это улица с двухсторонним движением.
Маргарет рассмеялась.
— Ты полагаешь, мы должны уважать тебя за то, что ты оказалась настолько глупа, что забеременела? Слишком многого хочешь.
— Разве это глупо — иметь ребенка?
— Ты даже еще не замужем.
— Скоро буду, — отрезала Джулия, чувствуя, как начинает закипать. Многие годы она держала свой рот на замке и делала то, что от нее ожидали. Но теперь настало другое время. Ее ребенок заслуживает большего. Она сама заслуживает большего.
— Как ты могла так поступить со мной? — Голос Маргарет дрогнул.
— Я ничего не сделала тебе, мама…
— Ни у кого из моих знакомых еще нет внуков, — с жаром продолжала мать. — Как это будет выглядеть? Как я посмотрю в лицо своим друзьям? — Она аккуратно сложила свои тонкие руки на узкой груди, чтобы не помять идеально отутюженную шелковую блузку, заправленную в брюки из льна.
— Если все пройдет достаточно тихо, — задумчиво произнес Дональд Прентис, скорее разговаривая сам с собой, чем обращаясь к кому-либо, — возможно…
— Что? — Маргарет развернулась к нему как кобра. — Что никто не заметит, как начнет расти ее живот? О, такие вещи люди прекрасно замечают! И, смею тебя уверить, мои друзья никогда не простят мне, что я бабушка.
Родители говорили так, словно Джулии вообще здесь не было. Они говорили о ней, как если бы она была не их дочерью, а каким-то дальним родственником, до смерти надоевшим своими бесконечными просьбами.
Это было то, к чему она привыкла. Она привыкла не вызывать никаких чувств, кроме раздражения, у тех людей, которые, казалось, должны были любить ее. То внимание, что Джулия получала от своей няни и гувернантки, было единственным, что она знала в детстве. А когда она выросла, то поняла: ее родители вообще никогда не хотели иметь детей.
