Снова подвернулся великолепный момент для удара, и он опять упустил его. Саша злился на самого себя, пытаясь заставить драться в полную силу, но ничего не мог поделать. Это стройное тело, каждую секунду грозящее ему уколом стали, принадлежало его жене. И он не мог заставить себя увидеть, как лезвие вспарывает эту нежную кожу, выворачивая наружу внутренности, извергая потоки крови…
Острая боль пронзила бок. Он резко обернулся – меч с пронзительным свистом описал дугу, нанося удар тому, кто стоял за его спиной. Лезвие, превратившееся на миг в сплошную полосу серебристого цвета, перечеркнуло низенькую фигуру на уровне шеи – и голова Штерна, отсеченная напрочь, покатилась по песку. А в следующее мгновение он получил еще один удар – в спину, подлый и жестокий. Удар, который нанесла ему Леночка.
Саша рухнул на песок, чудом откатился в сторону, пропуская рубящий удар драгоценной «жены», следующий принял кованым наручнем – она не ожидала этого, и оружие вывернулось из тонких пальцев. Сила в них была, может, и немереная, но и удар был силен. Леночка метнулась за улетевшим в сторону оружием, а Трошин воспользовался моментом, чтобы с трудом подняться.
Ее предательский удар оставил царапину на теле, клинок пробил-таки кирасу и слегка зацепил мясо. Не сильно и не опасно – хотя чуть в сторону, и вполне мог оказаться поврежденным позвоночник. А вот первая рана, нанесенная Штерном, была опасной – и сейчас Саша чувствовал, как бежит по бедру кровь, бьющая из раненого бока. Он бросил короткий взгляд на поверженного противника. Штерн лежал неподвижно, столь же неподвижна была и его голова, откатившаяся на несколько метров в сторону. Неужели один готов? Тело уже начало медленно оплывать, чтобы через несколько минут превратиться в лужу сероватой слизи.
А в следующее мгновение он снова пришел в движение, стиснув зубы и борясь с острой режущей болью в боку. Леночка снова атаковала.
В первый момент Геннадий не поверил собственным глазам. Во второй – понял, что чего- то в этом духе следовало ожидать. По всей видимости, Жюри потребовало от далатиан поддерживать адекватную форму, иначе на их месте он бы сделался чем-то вроде спрута. Пусть с двумя руками, но длинными, метра по три, и гибкими. Тогда можно атаковать, оставаясь в относительной безопасности.
То ли Жюри и в самом деле наложило ограничения, то ли далатиане сами приняли подобное решение, но противник Геннадия имел вполне человеческую форму. И даже вполне человеческую одежду – мышиного цвета мундир, серые погоны с двумя красными полосами и тремя массивными желтыми звездами. Багровую, толстую, как говорится, «на ширине ушей» шею венчала знакомая до отвращения голова с обрюзгшим лицом и седым ежиком оставшихся от молодости волос.
Глаза из-под насупленных бровей смотрели зло, лицо наливалось краской, как всегда, когда полковник Бурый начинал впадать в бешенство.
– Что уставился, капитан? – рыкнул Бурый. – Совсем распоясался, сучий потрох… А ну, смирно!
Против собственной воли Генка вытянулся в струнку – и тут же отшатнулся, уворачиваясь от удара. В руке у полковника была булава – утыканный шипами стальной шар на длинной рукояти.
– Что, задергался, сопляк! Ишь ты, в герои повадился… – Бурый наступал, размахивая своей булавой, с жужжанием рассекающей воздух. – Ты, мать твою, честь мундира опозорил. Связался со всяким отребьем…
Генка отступал, постепенно отдавая противнику метр за метром. Булава была опасна, зацепи она его хотя бы краем – и ладно если обойдется сломанной костью. Чтобы выдержать удар этой хреновины, нужны латы, а никак не тонкая кольчуга. Да и щит, пожалуй, не помог бы – только руку отшибет. Он ловил подходящий момент, рассчитывая, что Бурый допустит хотя бы одну, хотя бы самую маленькую оплошность. А тот лез вперед, как танк, явно не ведая усталости и не желая ни на миг останавливаться – взмах, другой, третий… Бурый брызгал слюной, ругался на чем свет стоит, обещал Одинцову все виды кар земных и небесных, начиная от дежурного «уволю к чертовой матери» и заканчивая не вполне логичным обещанием перевести в участковые навечно.
Наконец, Геннадий улучил момент и захватил руку полковника крестовиной своего необычного оружия. А в следующее мгновение лезвие полоснуло по брюху Бурого, рассекая мундир, кожу и скрывающийся за ним слой сала.
Полковник зашатался, упал на колени. Его булава упала на песок, толстые кисти рук, заросшие короткими жесткими волосами, зажимали рану, сквозь пальцы сочилась кровь. Несколько мгновений он так и стоял, пытаясь увидеть рану – не мог, мешало брюхо, – затем поднес к глазам окровавленную ладонь и медленно поднял глаза на Геннадия. С хрипом, с брызгами крови вырывались наружу слова:
– Гена… с-су-ука… ты ж меня… убил… За… за что… за что, капитан?
В углу глаза свернулась бриллиантом слеза, столь неожиданная на этом рыхлом лице, обычно озлобленном, недобром. Выдержать это зрелище оказалось Одинцову не по силам. Он отвернулся, пряча взгляд.
И поэтому не видел, как рванулся вверх, забыв об уже затянувшейся ране, полковник Бурый. Как описала смертельную дугу булава в его руках.
А потом он уже больше не видел и не слышал ничего…
Максим, чувствуя, как предательски начинают дрожать руки, отступал, вяло отмахиваясь мечом от наседающего противника. Слишком свежа была память о том, что может с ним сделать господин Якадзуми, ежели начнет сражаться всерьез. Хотя разумом он понимал, что господина Якадзуми здесь нет и быть не может, но разум талдычил это одно, а глаза говорили совсем другое. Вот он, старенький, сморщенный старичок, который уже полгода был для Макса наставником… да и, пожалуй, чуть не единственным другом. Кроме, конечно, красавицы Ниночки – но применительно к девушке понятие «дружба» Макса устраивало не вполне.
Каким ветром занесло японца в Москву, почему он решил открыть школу восточных единоборств именно здесь – Макс не знал, да и не спрашивал. Как-то все не получалось задать всегда сдержанному учителю такой вопрос, что-то останавливало… И еще потому, что на тренировках Максим чувствовал себя несколько неуютно, поскольку основную массу учеников составляли подростки. Он, взрослый дядя, все время ощущал какую-то неловкость, в очередной раз скрещивая меч с пацаном на голову его ниже. Что-то в этом роде, наверное, чувствует человек, случайно забредший на дневной сеанс мультфильмов и вдруг оказавшийся в толпе веселящейся детворы. Но и даже несмотря на это, Максим был несказанно счастлив, что ему удалось попасть в эту школу, удалось увидеть своими глазами то, что до того момента лишь видел в кино или читал в книгах. Увидеть работу Мастера.
Господин Якадзуми это видел и, может быть, именно поэтому старался ставить Макса в пару либо с самыми старшими учениками, либо брал эту обязанность на себя. Максим благоговел перед учителем – и перед его умением владеть любым холодным оружием, и перед способностью его кимоно всегда оставаться идеально чистым и выглаженным. Это он, как и остальные ученики, к концу тренировки становился потным, грязным и вымотанным вконец – а седой японец, казалось, все это время спокойно просидел в уголке… хотя ведь прыгал не меньше других.
Холодное оружие привлекало Макса с детства – он даже довольно долго ходил в секцию фехтования, правда, без особых успехов. Наверное, очки мешали – ему говорили, что у всех близоруких реакция несколько замедлена. Правда, когда он посмел повторить эту фразу японцу, тот лишь улыбнулся краешками губ. А еще Макс понял, что все, что он узнал о фехтовании, следует забыть раз и навсегда. «Противник не будет соблюдать правила, – объяснял Учитель. – Он будет нападать, используя любую возможность, любой шанс. Он нанесет самый подлый удар, если только сможет…»
Это тоже было одной из странностей Учителя Якадзуми – он совершенно не признавал никаких правил. С его точки зрения, смысл имела только победа. Наверное, это было неправильно – во всяком случае, Максим никогда не мог в полной мере проникнуться этой идеей. В конце концов времена, когда от меча зависела жизнь, навсегда ушли в прошлое, оставив о себе лишь книги да редкие спортивные состязания, пока на Руси так и не ставшие особо популярными. И он, Макс, никогда не предполагал, что в его жизни случится момент, когда от умения владеть мечом будет зависеть так много. Тем более что о своем умении в этой части он был далеко не лучшего мнения – и не раз, когда ему уже казалось, что он чему-то научился, спарринг с господином Якадзуми развеивал это убеждение, как шквальный порыв ветра превращает в ничто легкую струйку дыма.
Вот и сейчас Макс не мог отделаться от ощущения, что Учитель – или кто там на самом деле является его противником – играет с ним. Удары, наносимые «господином Якадзуми», были простыми, немудреными,
