Катафалк.
Мы попытались сообразить, у какого здания он припаркован. Прикинули расстояние. С того места, где мы остановились, это было трудно сделать. Я посмотрел вверх на крыши. Сначала я увидел семиэтажный фасад «Белль Эпок» из известняка. Потом орнамент на шестиэтажном здании, в котором жила моя мать. Я опустил взгляд. Катафалк стоял перед парадной дома, где жила наша мать.
Мы побежали.
На тротуаре стоял мужчина в черной шелковой шляпе. Входная дверь в дом была распахнута настежь. Мы посмотрели на мужчину в шляпе и вошли через дверь, выходящую во двор. На пороге мы заметили консьержку. В руке она держала платочек, а в глазах у нее стояли слезы. Она не обратила на нас внимания. Мы устремились к лифту. Поднялись на пятый этаж. Лифт ехал мучительно медленно.
Дверь в квартиру нашей матери также была открыта. Я увидел троих мужчин в черных пальто. Мы вошли. Мужчины в пальто посторонились, ничего не сказав. Из кухни появилась девушка с блестящими глазами. Она была бледна. Увидев нас, она остановилась. Потом повернулась и пошла к нам через комнату.
– Что? – спросил Джо.
Она не ответила.
– Когда? – спросил я.
– Прошлой ночью, – ответила она. – Все произошло легко и быстро.
Очевидно, мужчины в пальто поняли, кто мы такие, и сразу вышли в коридор. Они двигались почти бесшумно. Джо сделал неуверенный шаг и сел на диван. Я остался стоять посреди комнаты.
– Когда? – повторил я свой вопрос.
– В полночь, – ответила девушка. – Во сне.
Я закрыл глаза. И открыл их минуту спустя. Девушка оставалась на прежнем месте.
– Вы были с ней? – спросил я.
– Все время.
– А врач?
– Она его отослала.
– Что произошло?
– Она сказала, что ей стало лучше. И легла спать в одиннадцать. Она проспала час, а потом перестала дышать.
Я посмотрел в потолок.
– Ей было больно?
– В конце – нет.
– Но она сказала, что ей лучше.
– Ее время пришло. Я видела такое раньше.
Я посмотрел на нее, а потом отвел глаза.
– Вы хотите на нее взглянуть? – спросила девушка.
– Джо? – позвал я.
Он покачал головой и остался сидеть на диване. Я шагнул к спальне. Рядом с кроватью на подставке, обитой бархатом, стоял гроб из красного дерева. Внутри он был выстлан белым шелком. И оставался пустым. Тело моей матери лежало в постели. Голова покоилась на подушке, руки были сложены на груди поверх покрывала. Ее глаза были закрыты. Я с трудом ее узнал.
Совсем недавно Саммер спросила у меня: «Вас расстраивает вид мертвых людей?»
«Нет», – ответил я.
«Почему?»
«Не знаю».
Я не видел тела своего отца. Когда он умер, меня не было рядом. У него были проблемы с сердцем. В госпитале делали все, что могли, но с самого начала у него не осталось никаких шансов. Я прилетел утром на похороны и в тот же день улетел обратно.
«Похороны, – подумал я. – Джо с этим справится».
Я стоял возле кровати моей матери пять долгих минут с открытыми сухими глазами. Потом повернулся и вышел в гостиную. В ней вновь собралось много народу. Вернулись служащие морга. Рядом с Джо на диване в напряженной позе сидел старик. Возле него стояли две трости. У него были редкие седые волосы и строгий черный костюм с маленькой ленточкой в петлице. Красное, белое и синее, может быть, Croix de guerre[31] или Médaille de la Résistance.[32] Он держал на костлявых коленях картонную коробку, перевязанную потускневшим красным шпагатом.
– Это месье Ламонье, – сказал Джо. – Друг семьи.
Старик схватил свои трости и попытался встать, чтобы пожать мне руку, но я сам подошел к нему. Ему было лет семьдесят пять или даже восемьдесят. Он был стройным, высохшим и довольно высоким для француза.
– Вы тот, кого она называла Ричером, – сказал он.
Я кивнул.
– Да, это я. Но я вас не помню.
– Мы не встречались. Однако я знал вашу мать много лет.
– Спасибо, что зашли.
– И вам тоже, – ответил он.
«Туше», – подумал я и спросил:
– А что в коробке?
– Вещи, которые она отказывалась хранить здесь, – ответил старик. – Но ее сыновья должны увидеть их в такой момент.
Он протянул мне коробку, словно это было нечто драгоценное. Я взял ее – она оказалась достаточно тяжелой. Наверное, там лежит книга, решил я. Может быть, старый, переплетенный в кожу дневник. И еще какие-то вещи.
– Джо, – сказал я, – пойдем позавтракаем.
Мы шагали быстро и без всякой цели. Свернули на улицу Сен-Доминик и, не останавливаясь, прошли мимо двух кафе в начале улицы Экспозисьон, пересекли авеню Боске, а потом как-то случайно повернули налево на улицу Жана Нико. Джо остановился у табачной лавки и купил сигареты. Если бы я мог, то улыбнулся бы. Улицу назвали в честь человека, открывшего никотин.
Мы закурили, а потом зашли в первое попавшееся кафе. Нам надоело ходить. Теперь мы могли поговорить.
– Тебе не следовало меня ждать, – сказал Джо. – Ты мог бы повидать ее в последний раз.
– Я почувствовал, когда это произошло, – сказал я. – В полночь, прошлой ночью. Я ощутил удар.
– Ты мог бы находиться рядом с ней.
– Теперь уже слишком поздно.
– Я бы посчитал это правильным.
– Но она бы так не посчитала, – возразил я.
– Нам следовало остаться здесь неделю назад.
– Она не хотела, чтобы мы остались, Джо. Это не входило в ее планы. Она предпочла быть одна. Да, она была нашей матерью. Но этим ее жизнь не ограничивалась.
Он ничего не возразил. Официант принес кофе и маленькую соломенную корзину с круассанами. Казалось, он уловил наше настроение. Поставив ее на стол, он тихо отошел.
– Ты позаботишься о похоронах? – спросил я.
Он кивнул:
– Похороны будут через четыре дня. Ты можешь остаться?
– Нет, – ответил я. – Но я вернусь.
– Хорошо, – сказал Джо. – Я задержусь примерно на неделю. Вероятно, нам придется продать квартиру. Или ты хочешь ее сохранить?
